Супердвое. Версия Шееля - Михаил Ишков

Магди заплакала как всегда беззвучно, тягостно, обильно.

Я не перебивал. Лежал, покуривал. Когда она успокоилась и вновь с редкой ненасытностью использовала меня, я продолжил.

— Поэтому я и хотел посоветоваться с тобой. Я делаю тебе предложение руки и сердца и настаиваю, чтобы ты отказала мне.

— Как это? – она даже села в постели.

— Не надо пафоса, – предупредил я ее. – Ты же немецкая женщина, у тебя храброе сердце. Ты не должна терять голову. Если будешь настаивать, мы немедленно сыграем свадьбу, но я прошу – не теряй голову.

После паузы я признался

— Мне становится не по себе от одной только мысли, что я могу невольно утянуть тебя в могилу. Ты же знаешь, у меня опасная работа, я бы сказал, даже слишком опасная. Пока мы с тобой каждый по себе, у тебя есть шанс сохранить жизнь, хотя бы с помощью папочки. Я очень люблю тебя, моя защитница. Выбор за тобой.

Она долго молчала, наконец призналась.

— Я долго ждала, когда же ты наконец начнешь вербовать меня, принуждать к измене, грозить местью большевиков, если я откажусь выполнять их задания, а ты просишь меня задуматься. Я задумалась. Я верю тебе. Будь ты другой, ты никогда бы не полез спасать Пусси и не помог Бору сбежать в Швецию. У нас в университете многие шепотом говорят, что сам Бог помог ему унести ноги, тем самым сохранив его голову для мировой науки. Когда я в первый раз услыхала такие разговоры, меня переполнила гордость. Мне так хотелось крикнуть, что это не Господь Бог, а мой любимый мужчина спас этого физика. Но я не могу понять, зачем ты взялся спасать фюрера? Зачем большевикам спасать своего самого непримиримого врага?

— Это сразу не объяснишь.

— Ты считаешь меня дурочкой?!

— Нет, Магди. Просто мне кажется, что спасти Пусси и Бора – это хорошее и нужное дело, а фюрера и Ротте – скверное, и этим можно заниматься только по необходимости. Или по приказу. Но поговорим о нас с тобой. Мне бы в голову не пришло вербовать тебя.

— А этим… в Кремле?..

— Они оставили этот вопрос на мое усмотрение. Они безжалостные и суровые люди, но чего у них не отнимешь – они, как и ты, никогда не теряют головы. Мое решение такое – я никогда и ни за что не стану привлекать тебя к повседневной работе, если это не пойдет на пользу Германии. Это означает, что со свадьбой придется подождать. Я хотел бы представить тебя господину Шахту. Он мой поводырь в этом странном мире стягов и бомб. Ты спросишь разрешение у отца. Кроме того, скажешь, что я строго–настрого запретил тебе иметь дело с Ротте.

— Я догадалась. Тогда отцу придется обратиться к тебе.

— Умница, на это я и рассчитываю.

— Вот, а ты считаешь меня дурочкой, а я уже давно не дурочка и хотела бы выпить бокал вина в компании с тобой и… этим противным большевиком, так похожим на тебя. В поезде он повел себя благородно.

— Мы выпьем, но только после победы.

И добавил.

— Нашей победы!!»

« …Часы с кукушкой – продукт народного немецкого творчества – прохрипели двенадцать раз. Куковать они разучились лет тридцать назад, однако время показывали исправно. В Германии повсюду так – любой аппарат работает до изнеможения, и, поскольку немцы умеют заботиться о вещах, они нередко достаются их внукам и правнукам.

Итак, в права вступал четвертый день страшного июля 1944 года и начался он с воя сирен.

Над ночным Берлином кружили американские бомбардировщики.

В дверь постучали.

— Господин барон, – раздался голос хозяйки. – Вы опять не спуститесь в бомбоубежище?

— Да, фрау Марта. Я боюсь подземелий, особенно переполненных людьми».

… Алекс–Еско фон Шеель допил из своего стакана и закончил.

— Что касается материалов, добытых в сорок четвертом году у майора Штромбаха, их перешлют тебе по электронной почте. Ознакомишься и сам решишь, есть ли им место в будущих мемуарах. Я не хочу их комментировать. Это слишком трудно для меня.

На этом файл закончился.

Я выключил компьютер.

Голова гудела от истории.

Воспоминания распухали как снежный ком. Сюда, как на мед, слетались герои, которых ранее в помине не было. Хронологические рамки раздвигались за всякие разумные пределы, в мемуары навязчиво стучался нелепый медицинский подтекст и ко всему прочему меня теребил назойливый, омрачающий душу вопросик – почему досье на старого барона мои кураторы пустили в ход только сейчас? Судя по хронологии, подтверждаемой рассказом Алекса–Еско, компромат на его отца хранился в НКВД с 1944 года, следовательно, Трущев вполне мог поведать историю этого фанатика в момент его появления на страницах наших общих мемуаров.

Возможно, кураторы хотели еще раз напомнить мне – не расслабляйся.

Держи хвост пистолетом!

В любом случае для подстраховки я решил хотя бы вкратце познакомить читателя с этими пережившими срок давности секретными материалами, тайком проскользнувшими на мой компьютер спустя несколько дней после виртуальной встречи с Алексом–Еско.

В случае чего, надеюсь, найдутся добросовестные читатели, которые не побоятся подтвердить на очнике – да, да, нет, да, ни в коем случае, нет, нет, ни за что; ой–ей–ей, не бейте меня по голове… и его тоже…

Помнится, в начальной версии, изложенной Трущевым со слов Вольфа Григорьевича Мессинга, одно время курировавшего мысли Алекса–Еско, указывалось, что поражение Германии, особенно унижения, которым победители подвергли рейх в 1918 году, а также испытания, грудой посыпавшиеся на Альфреда–Еско фон Шееля – увольнение из армии, трудности мирного времени, смерть жены, оставившей ему маленького сына, – основательно поколебали веру старого барона в прежние жизненные устои.

По словам Мессинга, разочарование, овладевшее отцом, закрепилось в детских впечатлениях Алекса–Еско на редкость странными поступками, которые отец после смерти матери начал нанизывать один за другим. Сначала он примкнул к фрейкорам* (сноска: белые германские добровольческие корпуса, боровшиеся с красными и революцией.). Затем разочаровавшись в господах офицерах, Альфред отправился в Мюнхен и год стажировался у профессора Хаусхофера, изучал всякого рода тайные географические знания. Особенно его привлекали древнегерманские легенды, связанные с культом всепожирающего огня, в котором суждено погибнуть миру. Его очень интересовали заклинания и ритуальные действия, с помощью которых древние германцы якобы управляли огненной стихией.

Через год барон вернулся в Дюссельдорф и повел себя еще более странно. Когда спустя несколько месяцев после возвращения он начал публично нахваливать красных, офицеры рейхсвера и местный высший свет в открытую начали поговаривать, не сошел ли Шеель с ума?

Вскоре Альфред–Еско продал поместье и землю и взялся возводить деревообрабатывающее предприятие. Как только фанерная фабрика начала приносить доход, свет перевел его из разряда умалишенных в разряд сумасбродов. Впрочем, Альфреду фон Шеелю было плевать на «этих напыщенных индюков». Он окончательно порвал с прежними знакомыми и окончательно спутался с «левыми». Однажды вслух заявил, будто Советы – страна молодых и здоровых людей. Там якобы занимается заря нового мира и всякий порядочный человек обязан оказывать им помощь. Чудачества кончились тем, что в разгар кризиса он обанкротился, бросил Вестфалию и по контракту отправился в Советскую Россию способствовать строительству социализм.