Госпожа адмирал - Макс Мах

– Капитан Форн, строго сказала Лиза, поднимая бровь, – вы кем себя сейчас вообразили? Старшим по званию? Ментором? Моим командиром? Я собираюсь вылететь на «матадоре» и вылечу. Попробуете мне запретить или помешать?

– Нет, госпожа адмирал, – покачал головой Форн, – ни запретить, ни приказать я вам не могу.

Его положение усугублялось тем, что разговор протекал при свидетелях, и кое-какие вещи капитан сказать вслух просто не мог. Открытый конфликт ставил его в исключительно неудобную позицию, а вот Лизе, напротив, терять было нечего, зато приобрести в случае скандала она могла много чего. Если, разумеется, не она его затеет, этот скандал.

– Ну, раз не можете, значит, не следует и пытаться, – пожала она плечами.

– Спасибо, госпожа лейтенант-коммандер! – повернулась она к Марии, принимая у своего адъютанта сумку с летным комбинезоном, унтами и прочей необходимой в полете на штурмовике ерундой.

– Господа! – теперь она обращалась к техникам и офицерам, находившимся в пределах досягаемости. Я сейчас быстренько переоденусь, но стриптиза не обещаю. Я ношу мужское белье, так что на пляже в Гейвлстоне вам удастся увидеть куда больше, чем здесь и сейчас. А мне жалко времени тащиться в раздевалку на нижней палубе.

С этими словами она стала раздеваться прямо в верхнем ангаре у стены. Делала она это споро, на автомате, думая о предстоящем вылете и об удовольствии, ожидавшем ее там, в голубом, пронизанном солнечными лучами небе.

– Лиза! – попробовала вернуть ее к реальности Мария, но опоздала.

Лиза очнулась от грез, но лишь успела увидеть, как метнулись в сторону взгляды присутствующих при ее переодевании мужчин. И выражения их лиц оценила правильно.

«Ну, такой экспромт дорогого стоит, разве нет?» – пожала она мысленно плечами, не испытывая на этот раз ни сожаления, ни неудобства.

Дело в том, что, хотя мужчины были заняты делом – каждый своим, но непременно требующим всего без остатка их внимания, – не смотреть вовсе в сторону переодевающейся женщины-адмирала они не могли. Такова природа вещей, которую Лизе следовало принимать в расчет, но она это делала редко. Не сделала и сейчас. Впрочем, как она и обещала, ничего интересного присутствующие не увидели: только руки ниже обреза коротких рукавов черной футболки, да ноги ниже мужских трусов-боксеров, то есть где-то от колен. Другое дело, что в этот момент Лиза напрочь забыла о своих эпических шрамах. Вот их-то – тот, что на левой ноге, и те, что на предплечьях, – народ и узрел. Увидел их и капитан Форн. Увидел, ужаснулся и оценил по достоинству. Но последнюю попытку остановить авантюру – а он, по-видимому, искренно и не без оснований считал Лизин каприз авантюрой – все-таки предпринял.

– Если вы хотите кому-то что-то доказать, то я вам и так поверю, – сказал он. – На слово.

Худшей реплики в сложившихся обстоятельствах не смог бы измыслить даже самый дрянной драматург.

– Вы уж определитесь, капитан, – холодно усмехнулась Лиза в ответ, – кто вы в этой жизни, пилот или штабная крыса? У вас вон крылышки истребителя на груди и куча орденов. Они как, за дело получены или за то, что жопу Масу хорошо лизали? Я же вас самого летать не заставляю. Не барское это дело самому летать…

– На слабо берете? – побледнел Форн, наконец нарвавшийся на откровенную грубость.

– А есть кого брать? – добила капитана Лиза.

Оскорбление чистой воды. Но оскорбление, брошенное как раз вовремя, и по сути верное. В этой ситуации деваться Форну было некуда. Мало того что он не мог теперь помешать Лизе вылететь на «матадоре», он еще и в дерьме искупался. Ему теперь, если Лиза отработает вылет хотя бы на хорошо, придется лететь и самому. А если не полетит, уважать его на этом корабле уже не будут. Вроде бы пустяк, и не командирское это дело летать на штурмовиках, а все равно осадок останется.

– Приспичило, валяйте! – бросил он и пошел прочь.

Ну, а Лиза усмехнулась в душе, пожала мысленно плечами и полезла в кокпит «матадора». Потом была рулежка, переговоры с диспетчером и… И все, собственно.

«Сбылась мечта идиота!»

Лиза сосредоточилась, настраиваясь, и легонько тронула штурвал, одновременно поднимая обороты.

«Понеслось!»

Пронеслась по взлетной полосе, взлетела даже раньше, чем добралась до края летной палубы, набрала скорость, крутанула машину в продольной оси, изобразив перед наверняка наблюдавшими за ней господами офицерами классическую бочку, да не одинарную, а три подряд в непрерывной связке, чего, как она узнала позже, в Техасе никто делать еще не умел. А она мало того, что «провальсировала» с сохранением общего направления полета и набором скорости, так еще и иммельман приплела для общего поднятия тонуса. И своего добилась – «взлетела», как от дозы кокса, – набирая скорость корпусом и восторг пошедшей вразнос душой. Слилась с машиной, почувствовала ее всю, как саму себя, ощутила жар вскипающей крови и вдруг поняла, что она уже не пилот штурмовика, которая просто так погулять вышла, – в смысле полетать, – а валькирия на крылатом коне или неистовая Бадб[17], и небо теперь ей дом родной. Тогда-то и пошло настоящее веселье. Лиза отдалась вдохновению, ну а «матадор» даже пикнуть не смел: шел, куда велено, и делал то, чего от него, кажется, не ожидали даже его собственные конструкторы. В общем, когда села через полчаса на палубу авианосца, у Лизы от передоза адреналина и неизвестных еще туземной науке эндорфинов[18] едва не снесло крышу. Впрочем, увидеть это и понять могла одна лишь Мария. Для остальных Лиза всего лишь вспотела не по-детски, разрумянилась, да еще вот глазки заблестели, как после хорошего секса. Но, с другой стороны, чем высший пилотаж отличается от кувыркания в постели? Практически ничем.

* * *

Проснулась ночью, что не ново, даже если не по тревоге или от поползновений движимого страстью любовника. Лежала без сна, сжав зубы, широко раскрыв сухие глаза. Внезапно обессилевшая, растерянная, охваченная чувством тревоги, переходящей в тоску. Стоило бы, наверное, всплакнуть или лучше разрыдаться, но не получалось. Раньше вроде бы умела. Как все женщины и абсолютное большинство мужчин. Короче, как все нормальные люди. А потом раз – и все. Как отрезало. А жаль. Слезы – хорошее лекарство. С ними уходит боль. Они вымывают даже гнев, не говоря уже о печали и тоске. Однако сейчас слез не было, и Лизе оставалось маяться всухую.

На самом деле, полет на штурмовике ничего изменить не смог. Ни в ее ситуации, ни в душевном раздрае. Да и не мог, наверное. Слишком много всего навалилось на Лизу. И, если по совести, то даже козни мужланов из Центрального командования не являлись в этом смысле главной ее проблемой. Главным, что не странно, являлись единство и борьба противоположностей. Но диалектика Гегеля, какой бы логически отточенной и гениально афористичной она ни была, не могла разрешить жизненного противоречия, возникшего между мужиковатым, но не в смысле внешности, разумеется, – адмиралом Браге и женственной до безумия баронессой фон дер Браге. Один был квинтэссенцией мужественности, со всеми ее достоинствами и недостатками. В этом смысле Лиза была мужчиной даже в большей степени, чем кто-нибудь из тех, кто решил – и не в первый раз, между прочим – загнобить ее из соображений полового превосходства. Она была тем еще бретером и донжуаном. Дуэлянт, гуляка, истребитель и боевой командир, отлитый как минимум из бронзы, если уж не выкованный из оружейной стали. Она и пила, как мужик, и стреляла, и дралась. В общем, «в танго вела она, а не ее», если вы понимаете, конечно, о чем речь.