Приключения Оливера Твиста - Чарльз Диккенс

— Вот почему плохо иметь дело с женщинами, —сказал еврей, кладя на место дубинку, — но они хитры, и нам, с нашимремеслом, без них не обойтись… Чарли, покажи-ка Оливеру его постель.

— Я думаю, Феджин, лучше ему не надевать завтра самыйпарадный свой костюм? — сказал Чарли Бейтс.

— Конечно, — ответил еврей, ухмыляясь так же, какухмыльнулся Чарли, задавая этот вопрос.

Юный Бейтс, явно обрадованный данным ему поручением, взялпалку с расщепленным концом и повел Оливера в смежную комнату-кухню, где лежалидва-три тюфяка, на одном из которых он спал раньше. Здесь, заливаясьнеудержимым смехом, он извлек то самое старое платье, от которого Оливер стакой радостью избавился в доме мистера Браунлоу; это платье, случайнопоказанное Феджину евреем, купившим его, послужило первой нитью, котораяпривела к открытию местопребывания Оливера.

— Снимай свой парадный костюмчик, — сказал Чарли, —я отдам его Феджину, у него он будет целее. Ну и потеха!

Бедный Оливер неохотно повиновался. Юный Бейтс, свернувновый костюм, сунул его под мышку, вышел из комнаты и, оставив Оливера втемноте, запер за собой дверь.

Оглушительный смех Чарли и голос Бетси, явившейся как развовремя, чтобы побрызгать водой на свою подругу и оказать ей прочие услуги дляприведения ее в чувство, быть может, заставили бы бодрствовать многих и многихлюдей, находящихся в более счастливом положении, чем Оливер. Но силы его иссякли,он был совершенно измучен и заснул крепким сном.

Судьба продолжает преследовать Оливера и, чтобы опорочитьего, приводит в Лондон великого человека

На театре существует обычай во всех порядочных кровавыхмелодрамах перемежать в строгом порядке трагические сцены с комическими,подобно тому как в свиной грудинке чередуются слои красные и белые. Геройопускается на соломенное свое ложе, отягощенный цепями и несчастиями; вследующей сцене его верный, но ничего не подозревающий оруженосец угощаетслушателей комической песенкой. С трепещущим сердцем мы видим героиню во властинадменного и беспощадного барона; честь ее и жизнь равно подвергаютсяопасности; она извлекает кинжал, чтобы сохранить честь, пожертвовав жизнью; а втот самый момент, когда наше волнение достигает высшей степени, раздаетсясвисток, и мы сразу переносимся в огромный зал замка, где седобородый сенешаль[29] распевает забавную песню вместе с еще более забавными вассалами,которые могут появляться в любом месте — и под церковными сводами и во дворцах— и толпами скитаются по стране, вечно распевая песни.

Такие перемены как будто нелепы, но они более натуральны,чем может показаться с первого взгляда. В жизни переход от нагруженного яствамистола к смертному ложу и от траурных одежд к праздничному наряду отнюдь неменее поразителен; только в жизни мы — актеры, а не пассивные зрители, вэтом-то и заключается существенная разница. Актеры в подражательной жизнитеатра не видят резких переходов и неистовых побуждений страсти или чувства,которые глазам простого зрителя сразу представляются достойными осуждения какнеумеренные и нелепые.

Так как внезапные чередования сцен и быстрая смена времени иместа не только освящены в книгах многолетним обычаем, но и почитаютсядоказательством великого мастерства писателя — такого рода критики расцениваютискусство писателя в зависимости от тех затруднительных положений, в какие онставит своих героев в конце каждой главы, — это краткое вступление кнастоящей главе, быть может, будет сочтено ненужным. В таком случае пусть онобудет принято как деликатный намек историка, оповещающего о том, что онвозвращается в город, где родился Оливер Твист; и пусть читатель примет наверу, что есть существенные и основательные причины отправиться в путь, иначеему не предложили бы совершить такое путешествие.

Ранним утром мистер Бамбл вышел из ворот работного дома и сторжественным видом зашагал величественной поступью по Хай-стрит. Он весь так исиял, упоенный своим званием бидла; галуны на его треуголке и на шинелисверкали в лучах утреннего солнца; он сжимал свою трость энергически и крепко,отличаясь отменным здоровьем и исполненный сознания своего могущества. МистерБамбл всегда высоко держал голову, но в это утро он держал ее выше, чем обычно.Рассеянный его взор, горделивый вид могли бы оповестить наблюдательного зрителяо том, что голова бидла полна мыслями слишком глубокими, чтобы можно быловыразить их словами.

Мистер Бамбл не останавливался побеседовать с мелкимилавочниками и теми, кто почтительно обращался к нему, когда он проходил мимо.На их приветствия он отвечал только мановением руки и не замедлялвеличественного своего шага, пока не прибыл на ферму, где миссис Манн сприходской заботливостью выхаживала нищих младенцев.

— Черт бы побрал этого бидла! — сказала миссисМанн, услыхав хорошо ей знакомый стук в садовую калитку. — Кто, кроменего, придет в такой ранний час… Ах, мистер Бамбл, подумать только, что это выпришли! Боже мой, какое счастье! Пожалуйте в гостиную, сэр, прошу вас!

Первая часть речи была адресована к Сьюзен, а восторженныевосклицания относились к мистеру Бамблу; славная леди отперла садовую калитку ис большим почтением и угодливостью ввела его в дом.

— Миссис Манн, — начал мистер Бамбл, не садясь ине падая в кресло, как сделал бы какой-нибудь нахал, но опускаясь медленно ипостепенно, — миссис Манн, с добрым утром.

— И вам желаю доброго утра, сэр, — сияя улыбками,ответила миссис Манн. — Надеюсь, вы хорошо себя чувствуете?

— Так себе, миссис Манн, — ответил бидл. —Приходская жизнь — не ложе из роз, миссис Манн.

— Ах, это правда, мистер Бамбл! — подхватила леди.

И если бы бедные младенцы слышали эти слова, они могли бывесьма кстати повторить их хором.

— Приходская жизнь, сударыня, — продолжал мистерБамбл, ударив тростью по столу, — полна забот, неприятностей и тяжкихтрудов, но могу сказать, что все общественные деятели обречены терпеть отпреследований.

Миссис Манн, не совсем понимая, что хочет сказать бидл,сочувственно воздела руки и вздохнула.

— Ах, и в самом деле можно вздохнуть, миссисМанн! — сказал бидл.

Убедившись, что она поступила правильно, миссис Манн еще развздохнула, к явному удовлетворению общественного деятеля, который, бросивсуровый взгляд на свою треуголку и тем самым скрыв самодовольную улыбку,сказал:

— Миссис Манн, я еду в Лондон.

— Ах, боже мой, мистер Бамбл! — попятившись,воскликнула миссис Манн.

— В Лондон, сударыня, — повторил непреклонныйбидл, — в почтовой карете. Я и двое бедняков, миссис Манн. Предстоитсудебный процесс касательно оседлости,[30] и совет поручил мне— мне, миссис Манн, — дать показания по этому делу на квартальной сессии вКлеркенуэле. И я не на шутку опасаюсь, — добавил, приосанившись, мистерБамбл, — как бы судьи на клеркенуэлской сессии[31] непопали впросак, прежде чем покончить со мной.