Тэртон Мандавасарпини был сумасшедшим - Анна Цендина

Среди монголов

Иду как-то по Кройцбергу, вижу – лежит женщина. Ногами дрыгает. Подхожу – азиатка. Глаза закатились, руками землю царапает. У нас в Сан-Паулу был такой, дядюшка Робиньо. Эпилептик. Ему, как-только он забьется в припадке, в рот что-то совали, чтобы он язык не откусил. Вокруг ничего подходящего не нашлось ― только палки какие-то валялись, а медлить, я знаю, нельзя. Вот я и сунул ей в рот палец. А она, сука, хрясь! ― и перекусила палец. Сама сразу успокоилась, а я завыл. Боль была ужасная. Вокруг нас собрался народ. Кто-то вытащил мой палец у нее изо рта и обмотал платком. Потом ребята-азиаты взвалили ее и меня на плечи и потащили куда-то. Притащили в квартиру. Женщину уложили на пол. Мой палец хорошенько облили водкой и перевязали. Водки влили и в меня. Много. Я ничего не понимал, только плакал от боли. Потом заснул.

Так я оказался среди монголов и познакомился с Сарá. Монголы жили тем, что продавали газеты. Брали оптом и продавали. Налогов, аренды ларьков не платили. Это был их навар. Некоторые подворовывали. Особенно хорошо получалось с брендовыми товарами. Они отправляли их в Монголию и там сбывали.

В квартире монголов было много, я так и не понял, сколько. Главный, Чýка, раньше был министром. А тут распределял работы, посылал всех туда-сюда. Жили дружно. Только часто пили и тогда ночь напролет пели песни. Могли подраться. Я боялся, что они меня прогонят – идти-то было некуда. Но они ничего не говорили. Дали чистую одежду. Постепенно я пообжился. Чука пристроил меня в ближайшую булочную таскать хлеб и делать другую подсобную работу.

К языкам я способный. Научился и по-монгольски, и по-немецки говорить. Монгольский ― прикольный. Ххх, ччч… Есть несколько важных слов. «Май» ― «на, возьми». Потом «хамагуй». Это, мол, «пофиг». «П…да», это что-то вроде «эх!» или «черт!», «солёрсон» – «очумел!». И так далее.

К Сара там все относились по-особенному. Уважали ее, берегли, что ли. Я на нее смотрел во все глаза. Она была какая-то не такая, как все. Редко улыбалась. Медленно откидывала волосы. Ходила плавно. В общем, я влюбился. Она же не обращала на меня никакого внимания. Как будто меня нет. А однажды взяла за руку и повела в маленькую темную комнату, в которой спала одна.

Мы стали жить с Сара. Она оказалась шаманкой. У нее по материнской линии все шаманы ― мама, бабушка. Когда я ее нашел, она как раз собиралась камлать, но рановато впала в особенное состояние, еще на рынке. Поэтому до дома не дошла, а повалилась прямо на улице. Так что это был не припадок, а шаманский ритуал. И Сара совсем здоровая, а никакая не припадочная.

Я вовсе забыл про свои страхи и проблемы – мальчик я или девочка. С Сара я был очень сильно мальчик, даже не вспоминал, что со мной что-то не так. Но однажды Сара сказала, что у нас будет ребенок. Вот тут я испугался и все ей рассказал.

Сара сказала, что все это чепуха, я нормальный. Конечно, у меня там как-то по-особенному, но ей со мной хорошо. Даже очень. А вот как это скажется на ребенке, она не знает. Вдруг он такой же получится? Или еще хуже?

В общем, мы задумались. Что делать?

– Надо спросить Чингис-хана, ― сказала Сара.

– Что?! Ты что, тронулась на почве беременности? Какого Чингис-хана? Этого вашего, который весь мир завоевал? Или есть какой-то другой?

– Тот. Он наш предок. Он все знает.

– И про нашего ребенка?

– И про нашего ребенка.

– И как ты собираешься его спросить?

– Я, когда камлаю, его спрашиваю. Он все говорит. Когда Чуку высылали, я его спросила. Он сказал, что все будет хорошо. Чука вернулся. Еще про мамину болезнь спрашивала. Он сказал, что надо съесть мешок сушеной горечавки, собранной там, где мама родилась. Никто не помнил, где точно она родилась. Но все родственники собирали горечавку по всему сомону. Мама съела на всякий случай шесть мешков и выздоровела! Потом он сказал, что наш президент победит, и тот победил. И еще много всего. Он все знает. Надо у него спросить

– Были ли такие люди, как я, во времена Чингис-хана-то? Может, он, вообще, про такое не слыхивал. Как же он ответит?

Чука, который был в курсе всех наших дел, сказал, что он знаком с одной ученой фрау и она знает все про Монголию. Наверняка ей известно, были такие люди во времена Чингис-хана или нет, и что он думал по этому поводу.

Жила фрау Наги в той части города, которая раньше была Восточным Берлином. Дом без лифта, туалет – на две квартиры на лестнице. А квартиры – с иголочки, все блестит и сверкает. Я знаю такие дома. Уж Берлин-то я изучил.

Открыла дверь маленькая седая женщина с кувшином в одной руке и сигаретой – в другой. Видно, поливала цветы. Посмотрела на нас с удивлением. Сара молчала как проклятая. Пришлось говорить мне.

– Добрый вечер, фрау Наги. Мы пришли, чтобы задать вам один научный вопрос. Не могли бы вы сказать, при Чингис-хане были трансгендеры?

Фрау Наги внимательно посмотрела сначала на Сара, потом на меня и сказала:

– Могу дать десять евро, больше не дам. Ну ладно, если сломаете печку в той комнате и ночью вынесете мусор, дам сто.

– Вы нас не так поняли, уважаемая фрау. Мы приличные люди. Конечно, мы можем сломать печку и даже вынести мусор, и не откажемся от ста евро. Но нам очень важно узнать, что пишут научные книги о том, были ли при Чингис-хане такие – не-мужчина и не-женщина. Она монголка, – добавил я, кивнув на Сара.

– Ах зо? Это в корне меняет дело, – резко оборвала разговор седая женщина и захлопнула дверь перед нашими носами.

– Так это были вы? – воскликнула Габи.

Габи отличается тем, что у нее на лице отражаются все чувства. Сейчас она была в крайнем смущении. Глаза выпучила, брови вздернула. Этакая подбитая ящерица. Жалкое зрелище.

– Да, я помню, приходили ко мне какие-то странные люди… Подумала, что пьяные или сумасшедшие. Извините, но это было так неожиданно. Какие-то не-мужчины, не-женщины… при Чингис-хане. Я вообще ничего не поняла тогда.

–Да, это были мы, – продолжал Хулио. – Ничего страшного, это все уже в прошлом. Слушайте дальше.

Габи еще долго не могла успокоиться и порывалась