Искушение Марии д'Авалос - Виктория Хэммонд

Она засмеялась радостным смехом.

— Тысяча благодарностей. Что ты ему сказал?

— Я сказал: «Мария застряла возле твоей занудной жены. Сделай что-нибудь».

— В самом деле? Он позволяет тебе так о ней говорить?

— Он часто говорит мне то же самое, так что не может притворяться обиженным.

— Надеюсь, ты не говоришь обо мне плохо при нем.

— Почему? Потому, что ты не хочешь, чтобы я плохо о тебе говорил, или потому, что не хочешь, чтобы Фабрицио слышал, как о тебе плохо говорят?

— Ты очень хорошо знаешь ответ.

— Я хочу, чтобы ты сказала.

— Потому что я не хочу, чтобы ты плохо обо мне говорил. При ком угодно.

— Я считаю ниже достоинства нас обоих вообще обсуждать тебя с кем бы то ни было. — Он обвел взглядом комнату. Певцы и музыканты возвращались на свои места. — А теперь новое блистательное песнопение Скамотти, — сказал он и зашагал прочь.

Мария возобновила теплые дружеские отношения с Мадделеной и Анной Карафа. Они регулярно наносили визиты в Сан-Северо, проводя приятные часы с Марией и Беатриче и вполне понимая, почему Мария предпочитает, чтобы они навещали ее, а не она их. Хотя Беатриче и просила привести ее туда, Мария еще не могла заставить себя посетить палаццо Карафа, где провела три счастливейших года своей жизни, вслед за которыми последовал самый страшный год. И она не позволяла, чтобы Беатриче отвели туда без нее: ей хотелось быть рядом, когда девочке покажут комнату, в которой она родилась, и узнает, где и как умер ее отец. Мария предвидела, что, когда она войдет в этот дворец, на нее нахлынут воспоминания, она еще не чувствовала себя в достаточной степени женой Карло, чтобы противиться их силе. Карло не любил ее так, как Федериго. Однако она не могла долго откладывать этот визит, поскольку Беатриче каждый день умоляла ее об этом; она носила фамилию Карафа и имела право туда прийти и встретиться с родственниками, которые, возможно, внесли бы радость в ее жизнь.

Беатриче не была счастлива в Сан-Северо. Карло предпринял попытки, достаточно продуманные, наладить отношения с дочерью Марии. Под его руководством два самых одаренных музыканта из его оркестра давали Беатриче уроки игры на виоле и лютне. Хотя девочке нравилось бывать в музыкальной комнате, ее учитель, с которым она занималась на лютне, сказал Карло, что она как будто уделяет больше внимания аллегории музыки на стене, нежели лютне, к игре на которой у нее не было таланта. Карло предпринял еще одно усилие, стараясь привлечь ее органом, за который садился вместе с ней. Он ставил на клавиши ее маленькие пальчики и объяснял связь между нотами на бумаге и клавишами инструмента. Но и это ее не заинтересовало. К тому же девочка чувствовала себя неуютно, сидя так близко от Карло, потому что, как она говорила Марии, ей не нравился его запах. Марии, которой нравился исходивший от Карло запах измятых фиалок, скоро стало ясно, что у Беатриче нет склонности к музыке. Она вынуждена была признать, что Карло в силу своих особенностей утратил интерес к ее дочери. Однако он выполнял свой долг по отношению к Беатриче, нанимая ей самых лучших учителей по предметам, которые выбрала Мария: латынь, литература, изучение Библии и рисование. Но после неудачного опыта приобщить падчерицу к музыке между Карло и ею почти не было личного общения.

Заметив, что жизнь Беатриче лишена радости, Мадделена Карафа взяла инициативу в свои руки. В конце одного из своих визитов она настояла, чтобы Мария на следующий же день привела девочку в палаццо Карафа.

— Завтра утром я пришлю кого-нибудь из наших людей, чтобы вас сопровождать, — решительно заявила она. — Я прикажу им ждать вас в вашем дворе. Выходи в любое время, когда захочешь, Мария, — они будут готовы. Но это будет завтра, не так ли, Беатриче?

ворец Карафа располагался всего лишь в квартале от Сан-Северо — нужно было лишь повернуть налево с площади Сан-Доменико Маджоре и немного пройти по длинной узкой улице с названием Спакканаполи. В любом другом месте Мария и Беатриче со своим сопровождением добрались бы менее чем за пять минут, но Спакканаполи была центром самого многолюдного города в мире, так что им приходилось пробиваться через толпу. За последние десять лет население Неаполя утроилось, составив двести тысяч человек. Большинство проживало в шести-семиэтажных зданиях, самых высоких в Европе, стоявших по обе стороны этой улицы, куда не заглядывало солнце. Нигде больше не было такого контраста между богатством и нищетой, великолепием и убожеством, как в Неаполе, — особенно на Спакканаполи. Именно этот квартал заработал Неаполю репутацию самого богатого и порочного города в мире.

Для Марии Спакканаполи всегда ассоциировалась с насилием. Драки на ножах и смертельные стычки между бродягами, головорезами, картежными шулерами, сводниками, ворами и прочими негодяями были здесь постоянным явлением. Они могли вспыхнуть в любую минуту. Но даже когда здесь было тихо, и неаполитанцы бродили по улице, поглощенные своими делами, как обычно, потупив глаза, над этим местом витала атмосфера скрытой угрозы.

Когда Мария со своими спутниками пустилась в путь, вход в Спакканаполи загородила шумная компания студентов и преподавателей. Поблизости находился университет Неаполя, и преподаватели собрались на площади Сан-Доменико Маджоре, дабы продемонстрировать ценность теоретических знаний студентам, возмущенным ярко выраженной религиозной направленностью занятий. Один длинноволосый преподаватель, размахивая в воздухе книгой и с трудом перекрывая шум, вещал что-то о новых науках. Мария, заметив, что он вооружен, прижала к себе Беатриче. Некоторые студенты тоже были при оружии. Трое стражников в ливреях Карафа, окружив Марию и Беатриче, проталкивались через толпу. Беатриче была в восторге от того, что ее защищает семья отца; они медленно продвигались по самой длинной и самой старой улице Неаполя — главной артерии города римлян, а до них — греков. Древние руины, поросшие сорняками и покрытые пылью столетий, виднелись между церквями и дворцами. Отвратительный запах грязных тел исходил от нищих и инвалидов, сидевших в тени у стен развалин. Мария дала Беатриче несколько монеток, чтобы бросить им. Беатриче давала их только женщинам с младенцами на руках. Все эти несчастные выглядели для Марии на одно лицо: их глаза, нос, бледная кожа были одинаковы — сестры по нищете. На таких женщин была направлена благотворительность Джеронимы, и Мария молча поблагодарила Карло за то, что он запретил ей в этом участвовать.

Молодой бандит в короткой красной накидке снял шляпу с пером и поклонился Марии. В следующую минуту какой-то курчавый негодяй встал у них на пути и, громко откашлявшись, плюнул на сапог одного из стражников, а затем растворился в толпе. Сморщенная старуха в косынке, глазевшая на улицу с тенистого балкона, осыпала стражников оскорблениями, в то время как ее дочь, кормившая младенца грудью рядом с ней, сделала неприличный жест. Время от времени из толпы доносились фразы: «разбойники Карафа», «испанские подонки». Беатриче, которую до сего момента пленяла уличная жизнь, взглянула на мать, удивленная этими проявлениями ненависти.