Шкуро. Под знаком волка - Владимир Рынкевич

И он запел тонким высоким голосом:

Ты прощай, прощай, мила-ая,

Прощай радость, жизнь моя-а…

Для гуляющих казаков уже подходило время нудного похмелья, и они охотно подхватили:

Я навек с тобой расстался

И сердечно распрощался.

Знать, тебя мне не видать

И в гостях мне не быва-ать…

Потом казаки запели другую — про Галю молодую, а Шкуро вместе с Кузьменко вернулся в дом, в свой кабинет. Ординарцу Литвиннику приказал у дверей не торчать, с адъютантом разговаривал вполголоса.

— Не такие уж мы пьяные, чтобы дела не понять. Я дивизию создал — они ее себе возьмут. Какого-нибудь Солоцкого поставят. Его вряд ли. Нет. Он же казак. Своего генштабиста найдут. А нам с тобой, Коля, эта дивизия… так. — Он пренебрежительно махнул рукой. — Будешь у них по диспозициям на пулеметы ходить. Нам воля нужна. А свое из дивизии возьмем немедля. Говорил я тебе, что денег у нас хватит — вот сейчас пойдем и возьмем. Там, где стоит наша первая сотня, у входа что?

— Ну что? Часовой, знамя…

— Пост номер один. Волчье знамя полковника Шкуро и денежный ящик. Часовые всегда наши. Проверяет Наум Козлов. Он и сейчас там. Операцию проводишь ты, но я поеду с тобой: мало ли? Делаю тебе письменный приказ для начальника караула: «Из денежного ящика изъять кожаный мешок, именуемый «спецзапас» для необходимых расходов на вооружение». Все. Я с Наумом и другими казаками буду там, рядом.

Операция прошла без осложнений. Когда дежурный по гарнизону Гензель рано утром расспрашивал начальника караула о происшествиях, тот кратко, как о чем-то обыденном, упомянул о выеме каких-то запасов из денежного ящика.

— Кто открывал ящик? — спокойно спросил штабс-капитан, сгорая от внутренней злобы.

— Мне привезли письменный приказ полковника. И сам он был здесь в казарме.

— Кто привез приказ.

— Вахмистр Кузьменко.

I

Десять дней Добровольческая армия сражалась с войсками Сорокина и Ковтюха. Погибали лучшие офицеры армии, прошедшие Ледяной поход, «первопроходники». Пленных красноармейцев расстреливали толпами, закапывали еще живых. Красные убивали пленных Офицеров по-всякому, даже сжигали в кострах. Все эти дни Деникин сидел в штабе в Тихорецкой, читал сводки, подписывая приказы. Наконец красные отступили — путь на Екатеринодар был открыт.

На столе командующего среди бумаг лежал донос на Кутепова[30]: не согласен с политической линией Деникина, агитирует своих офицеров против «идиотского» лозунга «непредрешенности» вопроса о системе правления ж России, ведет бригаду в бой «за царя»[31], «за родину, за веру…» Надо избавляться, если пуля не избавит.

В огромную папку были собраны бумаги разного рода о полковнике Шкуро. Конечно, Романовский подготовил краткое резюме, но в папке много интересного: рассказы земляков, юнкеров, с которыми учился, допросы контрразведчиком некоторых казаков, доносы, встречаются и без подписи… Кубанцы шумят: героя! Требуют производства в генералы, а он и в полковники-то сам себя произвел. Но он сражается. Водит в бой тысячи казаков и побеждает. Кто же он такой, Андрей Григорьевич Шкуро, родившийся в 1886 году в станице Пашковской, что рядом с Екатеринодаром?

Говорят: наследственность, яблочко от яблони… Не попусту же говорят. Существуют факты, документы. Шкура-старший простым казаком участвовал в Русско-турецкой войне 1877–1878 годов, получил тяжелое ранение. К концу службы стал инвалидом: ходил на костыле» а левая рука — на перевязи, а на лбу пробоина — может, от пули, а то и от драки. Уволен от службы «за болезнь» в звании войскового старшины. Его честолюбивый сынок воспользовался революционным беспорядком и лично произвел отца в полковники, а заодно и себя.

О Григории Шкуре отзывы были неприятные: болтливый хохол, так и норовит в спор, в драку. Со старшим сыном — будущим атаманом Шкуро — и с женой вечные раздоры. Пришлось Андрею уходить из отцовского дома, забрав мать. По заключению тогдашнего атамана Екатеринодарского отдела инвалид Г. Шкура «безусловно нервнобольной человек, неврастеник, едва ли ответствен за свои слова и некоторые поступки. Сына Андрея воспитал он по всем тогдашним казачьим правилам: Кубанское Александровское реальное училище, 3-й Московский кадетский корпус. Высшее Николаевское кавалерийское училище. Однако… Уже в кадетском корпусе участвовал в бунте, был исключен из корпуса, затем амнистирован. В училище, в казачьей сотне, отличался в верховой езде, был произведен в портупей-юнкера, но из городского увольнения обычно возвращался в неумеренно пьяном состоянии, за что был разжалован. В 1907 году произведен в офицеры — получил чин хорунжего, и устроил с друзьями в Петербурге грандиозное празднество, пропив все до копейки. На этот раз больной отец оказался «ответственный за свои поступки» и экипировал сына в полк.

Служил Андрей в Карсе, потом в родном Екатеринодаре, о чем сам рассказывал приятелям, как о самом безобразном времени жизни. Гауптвахта стала чуть ли не родным домом, наказной атаман вызывал и грозил офицерским судом. Спасла женитьба.

Об этой женитьбе мнения разные. Одни считали, что женился он по любви, другие из-за денег. Какой-то Климов, написавший пространное донесение о своем земляке, утверждал, что у Андрея Шкуро была любимая девица в Екатеринодаре — некая Катерина Буракова из простой семьи, — но он ее бросил и женился на больших деньгах. Татьяна Сергеевна Потапова была дочерью директора народных училищ Ставропольской губернии, а бабушка Татьяны обладала значительным состоянием, завещанным внучке. Тот же Климов пишет, что Андрей, женившись, будто бы стал серьезным человеком, с женой жил справно, однако, мол, это хитрое притворство. Постоянно рвался в какую-нибудь дальнюю поездку и там давал себе волю. Дома сдерживался, а нервную разрядку получал в диких ссорах с отцом. Кирпичные заводы затеял строить на деньги жены, чтобы в Германию ездить на учебу. А перед самой войной решил сбежать от жены как можно дальше — взял отпуск из полка и направился в Восточную Сибирь, в Нерчинский округ, в экспедицию, организованную «для отыскания и нанесения на карту золотоносных месторождений».

Еще в Карсе он участвовал в кавалерийских боях и даже получил первую награду — Станислава 3-й степени. Маленький, ловкий, он был для лошади легким всадником, и все ему удавалось в конных сражениях. Конечно, цена фронтовых докладных известна, но, как говорится, написано пером; в первом же бою 1914 года будущий атаман с 17-ю казаками разгромил эскадрон гусар и взял в плен двух офицеров, 48 гусар и два пулемета. Получил «клюкву»[32]— Святую Анну 4-й степени на шашку с красным темляком.