Неизвестный М.Е. Салтыков (Н. Щедрин). Воспоминания, письма, стихи - Евгения Нахимовна Строганова

на Руси беспорядка. В текстах Салтыкова не раз возникает летописная формула «земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет», и он не просто мечтал о том, чтобы порядок был, но словом и делом стремился утверждать его.

Вице-губернаторство Салтыкова в Твери совпало со временем подготовки и проведения крестьянской реформы. По поводу освобождения крестьян высказывались разные соображения о том, в каких формах оно должно происходить и насколько должно быть радикальным. Часть прогрессивно настроенного тверского дворянства – тверская либеральная оппозиция – выступала за освобождение крестьян с предоставлением им земли. Лидером этой группы был Алексей Михайлович Унковский, губернский предводитель дворянства в 1857–1859 годах, младший соученик Салтыкова по лицею, который с конца 1860-х годов становится одним из ближайших его друзей. В начале же 1860-х их объединила общность позиции по крестьянскому вопросу. В этот период Тверь оказалась своеобразным центром антиправительственных настроений. Программа либеральных преобразований, предложенная чрезвычайным собранием тверских дворян, была изложена в Адресе, направленном Александру II. Салтыков, не имевший непосредственного отношения к событиям, судя по некоторым обстоятельствам, негласно участвовал в выработке документов.

«…Карикатуры нет ‹…› кроме той, которую представляет сама действительность»

В очерках, написанных в Твери в начале 1860-х годов, впервые появляется город Глупов. Но прообразом его послужила не только Тверь, в равной мере на это могли претендовать и Вятка, и Рязань, а позже еще и Тула, и Пенза – любой из губернских, уездных или даже столичных городов, словом – вся Россия.

Уже в этих первых рассказах появляется тема истории Глупова – истории, которая не существует: «У Глупова нет истории. Всякая вещь имеет свою историю; даже старый вице-губернаторский вицмундир имеет свою историю ‹…› а у Глупова нет истории. Рассказывают старожилы, что была какая-то история и хранилась она в соборной колокольне, но впоследствии не то крысами съедена, не то в пожар сгорела…» Слово «история» каламбурно обыгрывается: в нем совмещаются понятия о процессе и об описании процесса. К этому каламбуру автор возвращается в «Истории одного города», где использован прием найденной истории – записей четырех летописцев, развернутых в причудливом повествовании.

Основные события, изображенные в романе Салтыкова, хронологически ограничены 1731–1825 годами, но о сугубой условности этих временных границ свидетельствует, например, число градоначальников – 22: именно столько самодержцев было на Руси, начиная с венчавшегося на царство Ивана Грозного и до правившего в 1860-е годы Александра П. Текст романа насыщен «историческими совмещениями и проекциями» (С. А. Макашин), убеждающими в том, что перед нами не историческая, а, как утверждал автор, «совершенно обыкновенная» сатира. Материал же для сатирических обобщений писателю давала вся российская история – от Гостомысла до современности. «Сумасшедше-юмористическая» (И. С. Тургенев) фантазия Салтыкова гротескно заостряла факты и ситуации действительной жизни, обнажая их подлинное содержание и сущность.

«…Карикатуры нет ‹…› кроме той, которую представляет сама действительность», – заметил однажды Салтыков. Он неоднократно имел возможность убеждаться в этом, но привыкнуть к подобному положению не мог. В 1876 году было принято правительственное решение «О предоставлении местным административным властям права издавать обязательные постановления». Писатель с удивлением сообщал своим корреспондентам о том, что, сам того не ведая, оказался пророком: «Когда я представлял в „Истории одного города“ градоначальника, который любил писать законы, то и сам не ожидал, что это так скоро осуществится».

Лейтмотив «Истории…» – это беззаконие и произвол как принципы внутренней политики и общественной жизни. Головотяпы, будущие глуповцы, возмечтали о сильной руке, и старец Гостомысл, благословляя их на поиски князя, обещает: «…он и солдатов у нас наделает, и острог какой следовает выстроит!» Каждый из глуповских градоначальников, за редким исключением, по-своему старается и преуспевает на этом поприще. «Безумие» власти писатель показывает в гротесковых образах безголовых правителей. Брудастый-Органчик, с «неким особливым устройством» вместо головы, исполнявшим только две пьески: «Не потерплю!» и «Разорю!» Майор Прыщ, голова которого оказалась фаршированной и была с вожделением употреблена в пищу предводителем дворянства, «одержимым гастрономической тоской». Микроцефал, или «короткоголовый», статский советник Иванов, то ли умерший от натуги, силясь постичь очередной сенатский указ, то ли уволенный в отставку «за то, что голова его вследствие постепенного присыхания мозгов (от ненужности в их употреблении) перешла в зачаточное состояние». И кульминация этого ряда – «идиот» Угрюм-Бурчеев, задумавший втиснуть в прямую линию «весь видимый и невидимый мир». «Систематический бред» Угрюм-Бурчеева оказывается сатирическим обобщением теории и практики социальных экспериментов – от утопии Томаса Мора до аракчеевских поселений и современных Салтыкову социально-политических учений. Режим, созданный Угрюм-Бурчеевым, стал невольным и страшным пророчеством – предвещанием тоталитарных режимов XX века. Два праздника в году – весной и осенью, которые отличаются от будней «только усиленным упражнением в маршировке»; «серая солдатская шинель» вместо неба, и шпионы, шпионы, шпионы – в каждом доме… Яркая щедринская антиутопия предшествует знаменитым антиутопиям XX века.

«Семейное счастие»

Пророчество о том, что Михаил будет «девичий разгонщик», не оправдалось. Собственное юношеское представление о женщине Салтыков передает в характеристике одного из своих персонажей: «Женщина представлялась какою-то теоретическою отвлеченностью, всегда нравственною, всегда окруженною ореолом и благоуханием чистоты. То был идеал, о котором мечтало молодое воображение, но который оно не дерзало себе воплотить…»

Салтыкову показалось, что идеал воплотился, когда он увидел дочь вятского вице-губернатора Аполлона Николаевича Болтина юную Лизу, пленившую его своей красотой. Отголоски этого чувства к «маленькой, миленькой Бетси», «радости и утешению всего живущего», можно найти в его произведениях. В 1853 году он просит руки Елизаветы, но за молодостью невесты ему было предложено подождать еще год. О своих намерениях Салтыков извещает мать, заблаговременно заботясь о ее согласии. Формально оно было получено, но Ольга Михайловна не переставала надеяться на то, что сын образумится. Однако он не передумал даже и после того, как семья Болтиных переехала из Вятки во Владимир. В 1855 году он получает окончательное согласие родителей невесты и, вернувшись из ссылки, первым делом принимается за устройство своего брака, преодолевая откровенное сопротивление матери. Венчание состоялось 6 июня 1856 года в Москве в Крестовоздвиженской церкви.

Как и во всякой другой семье, отношения супругов Салтыковых прошли разные фазы, но в старости писатель ощущал свою семейную жизнь неудавшейся. Прожив вместе почти 33 года, они существовали как будто в разных измерениях. Елизавета Аполлоновна всегда уделяла много внимания своей внешности, любила наряды и развлечения – и была абсолютной противоположностью мужу. Она, правда, умела разбирать его почерк и помогала ему в переписывании произведений, но жизненные интересы их были мало совместимы. Известно высказывание Салтыкова о разных типах женщин, в их числе тех, «у которых вся