Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии - Шейла Фицпатрик

и белорусы, причем некоторые из них, осложняя и без того запутанную картину, в период между двумя мировыми войнами были гражданами Польши), а также евреи и различные мусульманские этнические группы с окраин империи – среди прочих татары, буряты и калмыки. (Некоторые из этих этнических групп не прошли бы тест в рамках политики «Белая Австралия»[14], если бы привлекли внимание австралийского департамента иммиграции, но они его, похоже, не привлекли.) До революции государственной религией Российской империи было православие. После революции все религии – православие, католичество, протестантизм, иудаизм, ислам – утратили в Советском Союзе былое значение, одинаково подвергшись официальной опале, но одновременно в русской эмигрантской диаспоре в Европе и Китае религиозная принадлежность сделалась важным опознавательным знаком.

Значило ли «русский» то же самое, что «советский»? С советской точки зрения конечно нет: русские были всего лишь одной из многих национальностей, какие мог иметь советский гражданин. Но австралийские статистики, классифицируя население по таким параметрам, как «место рождения» и «национальность», часто трактовали две эти категории как взаимозаменяемые. Вплоть до 1954 года в графе «место рождения» могли писать либо «Россия», либо «Советский Союз» (но не «Украина»); а единственным определением для национальности иммигрантов, прибывших до войны, было собирательное понятие «русский», использовавшееся как синоним «советского» наряду с понятием «лицо без гражданства». А затем в качестве реверанса в сторону украинского национализма чиновники ввели дополнительные категории: «Украина» и «украинец», которые ранее просто поглощались категориями «Россия / Советский Союз» и «русский», тем самым пусть непреднамеренно, но безмерно затруднив дальнейшую обработку статистических данных переписи[15].

Православие не фигурировало в категории «религия» в австралийских переписях населения до 1954 года, когда внезапно оказалось, что эту веру исповедуют 80 тысяч охваченных переписью человек, причем большинство из них, предположительно, являлись послевоенными иммигрантами из Греции, Югославии и России / Советского Союза. К сожалению (для нас, с точки зрения наших задач), никакое различие между греческой, сербской, русской и украинской православными церквами не проводилось. Между тем в жизни австралийских общин прихожане греческой и русской православных церквей относились к совершенно различным группам иммигрантов (греки, в больших количествах прибывшие в Австралию в первые послевоенные годы, были обычными иммигрантами, а не перемещенными лицами, приезжавшими в страну в рамках организованной IRO программы массового переселения) и, по-видимому, совсем мало соприкасались между собой. Но между другими ветвями православия – русской, сербской и украинской – существовало сложное, пока еще малоизученное взаимодействие.

Пусть русское православие и служило мощной силой, которая объединяла русскую общину, появившуюся в Австралии в послевоенные годы, оно отнюдь не было столь монолитным, как может показаться со стороны. Если священники из европейских лагерей перемещенных лиц, создававшие первые послевоенные приходы в Австралии, были антикоммунистами, рукоположенными в Европе антисоветской и антикоммунистической Русской православной церковью зарубежом (РПЦЗ), то священники, приехавшие вместе со своей паствой из Китая, незадолго до того оставались в юрисдикции Московского патриархата, то есть официальной советской церкви.

Пожалуй, австралийские чиновники были по-своему правы, не желая тратить слишком много сил на попытки установить, что же все-таки скрывается за словом «русские». Из-за различных потрясений, случившихся в ХХ веке, этот вопрос стал чрезвычайно сложным и запутанным, и нередко разумнее было просто считать, что если сам человек называет себя русским, значит это правда. Но если мы хотим понять, что же все-таки стояло за утверждениями людей о своей «русскости», нам необходимо разобраться в хитросплетении факторов, которые не только в одночасье изменяли национальную принадлежность людей, но в разное время и в разных местах побуждали мигрантов объявлять себя русскими (или, напротив, указывать иную национальную принадлежность).

Рассмотрим случай Николаюков – русскоязычной семьи послевоенных иммигрантов из Европы, которые в Австралии считали себя в первую очередь русскими, хотя в вопросе национальной идентичности им было из чего выбирать. Иван Николаюк родился в 1911 году в селе неподалеку от Белостока – города, находившегося тогда в Гродненской губернии Российской империи, затем отошедшей к Польше. Николаюки были крестьянами и считали себя русскими, хотя члены семьи говорили и на местном украинском диалекте. Они посещали русскую православную церковь, дети ходили в русскую школу. Когда началась Первая мировая война, семью разбросало кого куда по дальним российским губерниям; воссоединилась родня в 1921 году в Бресте, где вырос Иван, – городе, который раньше был российским, а затем сделался польским. Новое Польское государство принялось проводить политику ополячивания, ввиду чего жителям стало невыгодно объявлять себя этническими русскими, но Иван, поступив в Варшавский университет, тем не менее не стал отрекаться от своего русского происхождения[16]. Выбор у него был – он мог назваться украинцем: фамилия у него была украинская, и в ту пору своей жизни Иван довольно много читал по-украински, брал книги из украинской библиотеки националистического общества «Просвiта» («Просвещение»). Но украинские сепаратисты отталкивали его «своей ограниченностью и ненавистью ко всему русскому», поэтому он записался русским[17].

Весной 1940-го, когда эта территория отошла к СССР, польские паспорта начали заменять на советские, и на сей раз Иван назвался белорусом и указал белорусский /польский вариант своего имени – Ян. Свой расчет он строил на том, что в Бресте не имелось белорусских политических организаций, поддерживавших белых, и потому уменьшался риск, что его примут за белого русского или за украинского националиста. В 1941 году, когда эти земли оккупировали немцы, снова пришла пора менять паспорта. Имя Ян он оставил, как и предположительно белорусскую национальность, потому что «чиновниками, отвечавшими за процесс паспортизации [от имени немцев], были поляки», и Иван «счел, что так будет безопаснее»: к белорусам поляки относились с меньшей подозрительностью, чем к украинцам и русским.

Под конец войны, когда Иван уже как перемещенное лицо находился в Германии в лагере Мёнхегоф (где преобладали белые русские, участники антикоммунистического Народно-трудового союза, НТС), он сразу назвал себя русским без гражданства и бывшим жителем Польши, которого немцы угнали в Германию в качестве рабочей силы. Он не пожелал признаваться, что вырос в Бресте, потому что тогда советская сторона отнесла бы его к советским гражданам и попыталась бы репатриировать. К тому времени Иван уже был женат, и его жена Ядвига была полькой по национальности – так, во всяком случае, я подумала, пока не познакомилась с Николаюками поближе. «Здесь все чуточку сложнее!» – сообщил мне Юра Николаюк. Ядвига родилась в польскоязычной семье, ее мать происходила из обедневшей польской знати, да и саму ее крестили по католическому обряду, но ее отец, несмотря на польское имя, ходил в русскую православную церковь, и Ядвигу, как и старшую сестру, предположительно