Белые русские – красная угроза? История русской эмиграции в Австралии - Шейла Фицпатрик

сложных жизненных маршрутах в пору войн и больших потрясений, встает трудный вопрос: приводить ли настоящие имена людей, чьи судьбы описываются? Я думала об этом долго и мучительно, долго спорила на эту тему с моими дорогими коллегами Рут Балинт, Джейн Першиан и Жюстин Гринвуд и моей аспиранткой Эбони Нильссон, потому что и перед ними вставал тот же самый вопрос. В одной из статей, которую я писала, опираясь на материалы из советских архивов, о деятельности одного внедренного агента, уговаривавшего бывших ди-пи в Австралии репатриироваться в СССР, я в последний момент решила использовать только имена и первые буквы фамилий: мне подумалось, что родственникам тех людей, кого советская агентура пыталась завлечь на родину, но кто отказался возвращаться, может быть неприятно увидеть эту историю выставленной на всеобщее обозрение. Однако здесь уже не статья, а целая книга, и обилие всех этих полуфантомных Лидий С. и Иванов П. превратило бы ее в сущий кошмар для читателя. Кроме того, многие из героев рассказывали о своей жизни открыто, не утаивая своих настоящих фамилий, и даже с явной гордостью. Могла ли я как социальный историк, к тому же с некоторой склонностью к обнаружению «скрытых голосов», с чистой совестью вновь ввергнуть их в анонимность?

Возникал и другой вопрос: как быть с информацией, касавшейся сотрудничества с нацистами в Европе и с японцами в Китае и принадлежности иммигрантов к фашистской или коммунистической партиям, информацией, которая содержалась в личных делах или в материалах, добытых разведкой, и хранилась в различных государственных и международных архивах? С одной стороны, подобная информация открыта для публичного ознакомления (пусть к ней и не всегда легко получить доступ), а с другой стороны, ее обнародование может огорчить родственников тех людей, о которых идет речь, пусть даже имена их уже предавались огласке ранее, причем в обвинительном ключе. Хотя моя книга не имеет обвинительного характера, все равно подобные упоминания могут кому-то сделать больно. Собственно, я ощутила все это на собственной шкуре, когда прочитала несколько рецензий на книгу «Мишкина война»: их авторам понравилась сама книга, но к ее герою, Мише, они отнеслись отрицательно.

Несмотря на этот опыт (а может быть, и благодаря ему), я решила все-таки оставить в тексте настоящие имена, за исключением нескольких случаев, когда люди, чьи биографии в целом так и остались для меня неизвестны, подвергались явно бездоказательным нападкам. Я пишу о реальных людях со сложными судьбами, о них говорят самые разные источники, а также повествуют их собственные рассказы, и, мне кажется, лишать их имен было бы попросту неуважением. Это моя история, поскольку я автор и потому распорядитель событий, но все-таки это еще история их жизней.

Часть I Перемещенные лица в Европе

Глава 1 Перемещение

В 1940-е годы в моде было слово «перемещение», а беженцев называли «перемещенными лицами». Однако «перемещенные лица» в Европе, которых с 1947 года опекала Международная организация по делам беженцев (IRO), были беженцами особого рода. Большинство из них не покидали родную страну по своему желанию, их оттуда вывезли насильно. Обычно речь шла об «остарбайтерах» – людях, угнанных в качестве рабочей силы в Германию во время войны c оккупированных немцами территорий, или о солдатах, попавших в плен и потому тоже оказавшихся в момент окончания войны в Германии. Сам термин «перемещенные лица», который Международная организация по делам беженцев подхватила у Администрации помощи и восстановления Объединенных Наций (UNRRA), применялся исключительно к тем, чье перемещение произошло в период с 1939 по 1945 год и стало результатом «войны и фашизма». Многими из этих перемещенных лиц, или ди-пи, были советские военнопленные и угнанные на работы жители России и Украины. UNRRA нашла решение проблемы, которую представляли все эти люди, в их возвращении на родину, но и оно обернулось новой проблемой, когда выяснилось, что основной костяк ди-пи в Германии и Австрии отказывается репатриироваться в Советский Союз[34]. В 1947 году на сцену вышла IRO и предложила новый выход из положения: переселить перемещенных лиц в страны за пределами Европы, в том числе в Австралию.

Однако, помимо русских и советских ди-пи, имелась и другая категория русских беженцев, с которыми требовалось что-то делать: эмигранты первой волны, покинувшие Россию после большевистской революции 1917 года. UNRRA была левацкой организацией, и ее сотрудники нередко смотрели на старых эмигрантов как на пособников нацизма и вообще на людей вне зоны их ответственности; как лица без подданства, не являвшиеся до начала войны советскими гражданами, они в любом случае не подлежали репатриации в СССР. Круг компетенции и обязанностей IRO был шире, охватывая не только перемещенных лиц, но и просто беженцев, и по мере того, как холодная война разворачивалась, на эмигрантов первой волны все чаще смотрели благожелательнее – скорее как на антикоммунистов, чем на пособников нацизма. В результате изменившегося подхода и им суждено было стать частью того потока русских мигрантов, что хлынул после войны в Австралию.

Эмигранты первой волны

Считается, что после большевистской революции 1917 года и через несколько лет, по окончании Гражданской войны между красными и белыми, бывшую Российскую империю покинули около миллиона человек, причем среди них подавляющее большинство составляли представители высших сословий и образованные люди разных профессий. Одни выехали из России на запад или на юго-запад через Турцию и осели в Европе, где и прожили межвоенные годы; другие устремились на восток и обосновались в Китае. Их часто называли белыми русскими, лицами без подданства или обладателями нансеновских паспортов (удостоверений личности, которые выдавала Нансеновская международная организация по делам беженцев, учрежденная Лигой Наций). Согласно приводимым Лигой Наций данным, в 1927 году больше всего русских эмигрантов проживали во Франции (400 тысяч человек), за ней с изрядным отставанием следовали Польша (90 тысяч) и Китай (76 тысяч); еще меньше русских осело в Латвии (30 тысяч), Чехословакии и Югославии (по 25 тысяч)[35]. Германия, не фигурировавшая в данных Лиги Наций, приняла в 1922 году от 230 до 250 тысяч беженцев, но многие потом уехали из-за гиперинфляции и политической нестабильности в стране, так что к 1930 году их количество упало приблизительно до 90 тысяч[36].

Париж обычно считался творческим и культурным центром русской эмиграции, а Берлин – центром политическим, причем он притягивал и крайне левых, и крайне правых. Прага стала академическим центром, а Белград (столица Югославии, где правил тогда король-русофил, а большинство населения составляли православные сербы) получил известность как город, где поселилось больше