Русская поэма - Анатолий Генрихович Найман

наш поэт берет верх, описывая ошибку людей, которые, видя в Венерином храме Душеньку в крестьянском платье, считают ее богинею и шепчут друг другу на ухо:

Венера здесь тайком!

Венера за столбом!

Венера под платком!

Венера в сарафане!

Пришла сюда пешком!

Конечно, с пастушком!

Здесь короткие стихи на одну рифму прекрасно выражают быстроту народных слов.

‹…›

Богданович, приводя Душеньку к злому Кащею, не сказывает нам его загадок: жаль! здесь был случай выдумать нечто остроумное. Но автор уже довольно выдумывал, спешит к концу, отдохнуть на миртах вместе со своею героинею и мимоходом еще описывает Тартар несравненно лучше Лафонтена. Как скоро Душенька показала там ногу свою, все затихло…

Цербе́ры перестали лаять,

Замерзлый Тартар начал таять.

Подземна царства темный царь,

Который возле Прозерпины Дремал, с надеждою на слуг,

Смутился тишиною вдруг;

Возвысил вкруг бровей морщины,

Сверкнул блистаньем ярых глаз,

Взглянул… начавши речь, запнулся

И с роду в первый раз

В то время улыбнулся!

Сими прекрасными стихами заключаем нашу выписку. Амур соединяется с Душенькою, и Богданович, вспомнив аллегорический смысл древней басни, оканчивает свою поэму хвалою душевной, вечно неувядаемой красоты, в утешение, как говорит он, всех земных некрасавиц.

Заметив хорошие и прекрасные места в «Душеньке», скажем, что она, конечно, не вся писана такими счастливыми стихами; но вообще столь приятна, что благоразумный критик, чувствительный к красотам искусства и дарования (а суд других есть пустословие или злословие), не захочет на счет ее доказывать своей тонкой разборчивости и не забудет, что Ипполит Богданович первый на русском языке играл воображением в легких стихах: Ломоносов, Сумароков, Херасков могли быть для него образцами только в других родах.

Мудрено ли, что «Душенька» единогласно была прославлена всеми любителями русского стихотворства? Шесть или семь листов, с беспечностию брошенных в свет, переменили обстоятельства и жизнь автора. Екатерина царствовала в России: она читала «Душеньку» с удовольствием и сказала о том сочинителю: что могло быть для него лестнее? Знатные и придворные, всегда ревностные подражатели государей, старались изъявлять ему знаки своего уважения и твердили наизусть места, замеченные монархинею. Тогдашние стихотворцы писали эпистолы, оды, мадригалы в честь и славу творца «Душеньки». Он был на розах, как говорят французы…

<1803>

А. С. Пушкин

◆

Медный всадник

А. Н. Бенуа. Фронтиспис к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». 1905 год. Всероссийский музей А. С. Пушкина.

А. Н. Бенуа. Иллюстрация к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». 1916 год. Частная коллекция.

А. Н. Бенуа. Иллюстрация к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». 1923 год. Частная коллекция.

А. Н. Бенуа. Иллюстрация к поэме А. С. Пушкина «Медный всадник». 1923 год. Частная коллекция.

Царь, река, безумец

Пушкин написал «Медного всадника» осенью 1833 года в Болдине. 6 декабря он через Бенкендорфа отправил поэму на просмотр царю, который после пушкинской ссылки пожелал стать «единственным цензором» поэта, и через неделю получил обратно рукопись с несколькими запретительными пометами Николая I. Пушкин записал в дневник: «Я принужден был переменить условия со Смирдиным». Книгоиздатель Смирдин намеревался купить по высшим гонорарным расценкам весь болдинский урожай поэзии и прозы.

В декабрьском номере 1834 года в смирдинском журнале «Библиотека для чтения» было опубликовано «Вступление» под заглавием «Петербург. Отрывок из поэмы». Четыре строчки, вызвавшие нарекания царя, Пушкин, обозначая пропуск по цензурным причинам, заменил точками, а также отсек заключительное пятистишие, связывающее «Вступление» с дальнейшим повествованием. Летом 1836 года он занялся правкой мест, помеченных царем, одновременно редактируя и некоторые другие, но вскоре отложил работу. В таком виде поэма вместе с остальным архивом и попала после его скоропостижной смерти в руки Жуковского, который немедленно стал готовить неопубликованные рукописи к изданию.

Сделав несколько необходимых для публикации исправлений и, соответственно, изъяв несколько строк, Жуковский уже через месяц предъявил отредактированного таким образом «Медного всадника» царю еще раз и получил разрешение на публикацию. Поэма была предназначена для очередного, V тома журнала «Современник». Из-за многочисленных задержек, в подавляющем большинстве цензурных, том вышел в свет только летом 1837 года. В первом посмертном собрании сочинений Пушкина «Медный всадник» в той же редакции открывал IX том, выпущенный в 1841 году. В последующих изданиях постепенно восстанавливался подлинный текст поэмы, пока наконец в 1923 году не был опубликован полностью и точно.

«Петербургская повесть», как назвал Пушкин эту поэму, описывает страшное наводнение 1824 года. Каждую осень многоводная Нева сталкивается в устье с сильным встречным западным ветром и начинает быстро подниматься в берегах. Низкие места, особенно острова, да и весь город, построенный «под морем», оказываются под угрозой большего или меньшего затопления, раз в несколько лет исполняющейся. В так называемом петербургском мифе, в мифе о городе, с самого своего основания подпавшем под проклятие «быть пусту», этим наводнениям отводится существеннейшая роль.

Уже первый читатель поэмы, а именно царь Николай, воспринял ее как сочинение историческое, политическое и идейное. Столкновение между императором, основателем столицы, «грозным преобразователем» – и одним из миллионов его подданных, безвестным горожанином, неодолимо притягивая читающую публику, с самого начала, то есть уже 150 лет, отклоняет ее симпатии к тому или другому полюсу магнита, к Петру или к Евгению. Для одних – великий муж, творец истории, ради славы страны, ради мощи государства приносит в жертву бунтующего эгоиста. Для других – на вид забитый и никчемный, но свободного духа человек восстает, пусть обреченно, против рабства, назначенного ему властелином-самодержцем. Самое распространенное заключение у читателей, как раньше говорили, «чувствующих стихи», – Петр прав, но Евгения жалко; у людей, от поэзии далеких, – маленький человек погибает под копытами исторической необходимости, олицетворенной в Памятнике.

Но к последнему можно прийти и не читая «печальной повести»: «Медный всадник» – не иллюстрация общих мест и идей. Что же касается раздвоенности читательского впечатления, противоречия между умственным признанием правоты одного и душевным сочувствием к другому, то, как во всех случаях, когда наше понимание правды и наша любовь действуют порознь друг от друга, это знак того, что вещь в целом воспринята нами не до конца. То, что поэма едина, бесспорно: ее единство усваивается при чтении инстинктивно. И на этом фоне сама расколотость сознания, раскачивающего наши симпатии между двумя героями, свидетельствует о том, что из рассуждений о ней ускользает что-то в ней прочитанное.

В «Медном всаднике» три главных героя: Петр, Нева и Евгений. В пяти строчках зачина первые два названы открыто и определены во всей полноте, третий обозначен через образ:

На берегу пустынных волн

Стоял Он, дум великих полн,

И вдаль глядел. Пред ним широко

Река неслася; бедный чёлн

По ней стремился одиноко.

По существу, это ядро поэмы, здесь всё, во что это пятистишие, раскрываясь, развернется в следующих пятистах строках. Внутреннее созвучие полустиший в двух начальных стихах: «на берегу» – «стоял Он, дум» – придает им неколеблемую изваянность, статуарность, предвосхищающую тот Памятник, в который «Он», Петр, превратится на этом самом месте через 80 лет. Смысловое противопоставление «пустынных» и «полн», наоборот, включает их в безостановочное движение «по восьмерке». Идеальное равновесие, равно фонетическое и смысловое, полустишия «И вдаль | глядел» охватывает всю функциональную значимость фигуры Петра в дальнейшем развитии поэмы. С той же полнотой и определенностью безымянно представлена далее Нева. Чёлн, с тем же эпитетом «бедный», что впоследствии помешавшийся герой, заявлен как образ одиночки Евгения и одновременно как конкретная лодка, которая повезет его к месту трагедии.

Петр и Евгений сталкиваются в поэме по сюжету, реально – на площади и фантастически – в воображении безумца. Но между реальностью и фантазией нет границы, нет швов: оживший памятник и ночное преследование не воспринимается как вымысел. И обеспечивается