Лед и вода, вода и лед - Майгулль Аксельссон

Андерс тогда не сдержал улыбки. Фольке заметил и усмехнулся в усы:

— Да, черт… Это-то как раз на суше случилось.

Фольке положили в одно из его же отделений, и вот теперь он лежал там со сломанной ногой на вытяжке, чуть затуманенный от щедро выписанной ему дозы обезболивающих. Медсестры и другие врачи забегали к нему в палату и выбегали, давясь от смеха и в то же время полные сочувствия. Ортопед загремел в ортопедию! Бедолага Фольке! Этим летом он не сможет поехать на полюс!

Он позвонил Андерсу меньше чем через час после госпитализации. И Андерс взял трубку после первого же гудка. Это стало привычкой, все последние недели он хватал трубку, едва услышав звонок. Но это была не она. Всякий раз это оказывалась не она.

— Чем занимаешься? — рявкнул Фольке.

Разогреваю концентратный суп из банки. Пялюсь в окно. Подумываю, не лечь ли в ванну со включенным тостером. Вот чем он занимался.

— А что?

— Не хочешь смотаться в Северный Ледовитый океан?

— Нет.

— А что так?

— А зачем мне туда хотеть?

— Затем, что я же рассказывал тебе, как это классно — отправиться во льды.

— Ага. А сам чего же?

— Небольшая дорожная авария. Если можно так выразиться.

— Что — травма?

— Можно и так сказать. Правая бедренная кость и локоть. Ну и с коленом некоторые осложнения.

— Что случилось?

— Рыбалка за городом. Поскользнулся на скале, когда уже вылезал на берег. Да это бы плевать, самое паршивое — что мне отправляться на «Одине» в следующий понедельник…

И только в машине, по пути в Хельсингборг, до него дошло, что Фольке наверняка в курсе. Иначе почему он сразу позвонил именно Андерсу? Наверняка ведь полно народу, куда более пригодного на роль судового врача научной экспедиции. Скажем, ортопеды и хирурги из клиники самого Фольке. Тогда почему же он выбрал какого-то занюханного районного врачишку, если не знал, что этого занюханного районного врачишку только что бросила жена и что очень высока вероятность, что этот самый врачишка сядет дома и будет все лето пережевывать свое горе? Люди, счастливые в семейной жизни, естественно, не захотят отправиться в полярную экспедицию, получив приглашение за три дня до отплытия. Стало быть, Фольке в курсе. А раз он в курсе, то в курсе и многие другие. Были признаки, указывающие на это, признаки, которые ему следовало заметить и понять, но которых он не уловил. Разве старшая медсестра на приеме не спрашивала на той неделе, склонив голову набок и с сиропом в голосе, как он себя вообще-то чувствует? Он уставился на нее со смешанным чувством отвращения и растерянности, но ничего на самом деле не поняв. И разве старик, владелец цементного завода, доедаемый раком, не хлопнул Андерса по спине всего несколько дней тому назад и с напускной бодростью не заявил, что человек никогда не должен сдаваться? «Да гляньте хоть на меня. Восемьдесят пять лет, уже наполовину помер, а не сдаюсь! И вы тоже держитесь, Андерс!»

Они все знали. Может, знали все с самого начала. Может, он единственный в городе, кто не подозревал об отношениях Евы с этим выскочкой. Может, и коллеги, и пациенты уже много месяцев подряд смотрели на него с презрением и сочувствием, может, шептались у него за спиной уже больше года. «Что, Ева Янсон правда путается с этим Бенгтсоном? О господи!»

Из-за этой мысли ему пришлось свернуть с шоссе на узкий гравийный проселок. Остановившись там, где дорога делала сильный изгиб и кусты были особенно густыми, он вышел и попытался сблевать в канаву. Но ничего не вышло, кроме нескольких холостых спазмов. Потом он стоял, прислонясь к капоту, тяжело опираясь на руки, зажмурив глаза и чувствуя, как солнце припекает спину. Он не знал, сколько так простоял. Может, пару минут. Может, полчаса или больше. Какая разница? А знал он только то, что простоял достаточно, чтобы понять — хватит врать самому себе. Пора признать, что каждый день в какой-то момент он теряет контроль над собой, и тогда глубоко, с облегчением вздыхает, ощущая, как щекочет под ложечкой от предвкушения — я свободен! — прежде чем снова навалится уныние. Он грустил, это правда, но правда ли, что он грустил о Еве? А не обо всех потерянных днях? И не о том глухом фасаде, которым он поворачивался к жителям Ландскроны на протяжении тридцати лет?

В общем, пришла пора принять решение.

Да. Надо ехать отсюда. Отправиться во льды. Пока они еще не растаяли.

Удача ему сопутствовала: кадровичка в Мальмё еще не ушла домой, хотя была уже пятница и четверть четвертого. Поворчала, но возражать не стала. У него накопилось больше восьми недель отпуска, да еще три недели отгулов, а то, что он так поздно ставит в известность администрацию, зная об острой нехватке персонала, — так ведь его временный заместитель уже на месте и…

А три дня спустя он взошел на борт. Руки тряслись, когда он ухватился за веревочную ступеньку трапа и карабкался с борта катера на палубу «Одина».

Первые дни были однообразны, но терпимы. Он бродил по судну и заглядывал в машинное и ремонтное отделение, заходил в большую судовую лабораторию и маленькие лаборатории-контейнеры, в которых ученые только-только начали распаковывать свое оборудование и толком знакомиться друг с другом. Потом посидел немного с орнитологом на третьей палубе, уставившись вдаль поверх моря, а затем с некоторым трепетом последовал за коком и поглядел на запас пива на камбузе. Назавтра он остался в медпункте, посвятив всю первую половину дня просмотру медикаментов и моля Бога, в которого не верил, упасти его рейс от инсультов, аппендицитов и пульпитов с воспалением надкостницы. А во второй половине дня, когда волны Северного моря сменились зыбью Атлантики, к его кабинету выстроилась небольшая очередь из позеленевших личностей. Он поставил всем им за уши пластырь от морской болезни, пытаясь при этом запомнить, как кого зовут. На третий день он отправил электронное письмо своей сестре в Стокгольм, в котором крайне коротко сообщил, что летом приехать не сможет, потому как — представляешь, как классно?! — он в данный момент движется в направлении Северного Ледовитого океана. На полученный ответ, содержавший немало вопросов, он уже не ответил, но когда после обеда открылся киоск, он купил карточку спутниковой связи и позвонил Еве на мобильный. В трубке прозвучало четыре сигнала, прежде чем Евин голос в автоответчике не предложил ему оставить сообщение. Он положил трубку, не дожидаясь сигнала, потом поднялся на палубу и долго стоял там, сунув руки в карманы брюк и глядя на горизонт.

— Ведь правда, красиво? — сказала женщина, торопливо проходя мимо. Пришлось напрячься, чтобы вспомнить ее имя — Ульрика. Новоиспеченный профессор океанологии.

— Конечно, — ответил он. — Еще бы!

Но он соврал. Он вовсе не считал, что это красиво. Просто масса воды, и все.

Настроение в кают-компании сегодня другое, голоса звучат звонче, а смех чаще. Стало быть, не он один чувствует облегчение оттого, что серая Атлантика осталась позади. Он берет вареное яйцо и сок и тщательно выбирает себе свежевыпеченный хлебец, прежде чем оглядеться. Еще несколько дней назад он уяснил для себя, что у команды есть собственный стол и что им не очень нравится, когда к нему протискиваются посторонние, поэтому он ставит свой поднос на столик, за которым сидят только ученые и гости экспедиции, и отодвигает стул, приготовившись выглядеть спокойным и жизнерадостным.