Танцы мертвых волков - Георгий Ланской

Я не успею попрощаться…

Но я должна всё исправить,

Должна бороться, ведь я знаю,

Что, в конце концов, это того стоит:

Боль, которую я чувствую, медленно пройдёт,

И всё будет в порядке…

Я прослушала эту песню трижды, а потом, включив на мобильном будильник, заснула в непривычной кровати. Еще несколько минут, прежде чем провалиться в благодатную страну Морфея, я с обидой думала о муже, так и не отважившимся позвонить. Телефон лежал на прикроватной тумбочке, пульсируя зеленой лампочкой через равные промежутки времени, и тоже делал вид, что спит. Внутри методически отчитывал секунды будильник.

Сны, после вина, тягостных мыслей и готической музыки были тревожными и путанными. Тоскливая мелодия преследовала меня даже там: я бежала по темной тропинке к крутому обрыву. В небе усмехалась полная луна, а ветер гнул кривые ветки деревьев.

Эта ночь слишком затянулась,

Мне нужны силы, чтобы двигаться дальше…

Я больше не чувствую боли, я парю…

Сквозь дымку я вижу лицо

Ангела, зовущего меня по имени….

И вспоминаю, что ты — причина, по которой я должна остаться….

Прошло немало времени, прежде чем я, выбираясь из дымки кошмара, сообразила: мелодия не мерещится. Она доносилась из истерически вибрирующего пластмассового тельца "Нокьи". В первый миг недобрыми словами помянула идиота, разбудившего меня в… да, после беглого взгляда на дисплей… в три часа ночи. Потом мелькнуло легкое разочарование, что это все-таки кто-то посторонний, а не раскаявшийся супруг. Вряд ли тому приспичило бы звонить со скрытого номера. Ночные звонки не бывают приятными. Самые плохие новости обычно сообщают в это время. И там, на другой стороне, всегда оказывается рыдающая подруга или родственница, чья-то смерть или болезнь, или, в лучшем случае перепутавший номер пьянчужка…

Или шутник, считающий звонок незнакомому человеку чем-то забавным…

— Алло, — глухо буркнула я. В трубке шумел ветер. Что-то царапало мембрану, заставляя думать о скрюченных паучьих ножках.

— Алло? — раздраженно повторила я.

— Здравствуй, красавица, — произнес в ответ незнакомец.

— Привет, — невежливо ответила я. — Кто это?

Голос хмыкнул. Его эта ситуация почему-то забавляла.

— Тебе до смерти хочется это узнать? — ехидно спросил он. Я выдохнула.

В отличие от мужа, которого по утрам следовало будить тормошениями, я просыпалась мгновенно, сразу включаясь в реальность. Ночные звонки еще в прошлом выработали у меня привычку класть телефон рядом с кроватью. Но сейчас, в чужой квартире, да еще в столь поздний час, беседовать с решившим поиграть в загадки чужаком, не было настроения.

— В три часа ночи разгадывать ребусы у меня нет желания, — безжалостно отрезала я. — Так что, если у тебя есть какое-то дело — говори. Если нет — спокойной ночи!

Незнакомец хихикнул. Отчетливо слышный колючий шорох ветра убеждал, что собеседник говорит откуда-то с улицы.

— Разгадывать ребусы тебе придется теперь постоянно. И преимущественно по ночам.

— Пошел к черту, — разозлилась я и отключилась.

Спустя мгновение телефон снова затрясся и заунывно запел флейтами. Дисплей остался чистым. Я нажала на сброс и нахмурилась. Через минуту телефон вновь зазвонил.

К счастью для меня и к несчастью для неизвестного собеседника, современные средства связи позволяют срабатывать будильнику, даже если мобильный выключен. Поэтому я, недолго думая, надавила на плоский бочок телефона и, дождавшись, когда дисплей погаснет, вновь устроилась на подушке. Звонок незнакомца не слишком расстроил. Единственное, чего я опасалась, так это вероятности не заснуть снова. Но страхи оказались напрасными. Спустя несколько минут, я спала, и на этот раз лунные ухмылки уже не тревожили моего сна.

Кирилл

Я задрал голову и с неудовольствием сморщился. Похоже, лето в этом году позабыло к нам дорогу. Вот уже неделю серые тучи не давали солнцу ни единого шанса. Лужи и грязь, грязь и лужи… Сыро, мерзко, неуютно. На работу приходишь уляпавшись по уши, потому что в микрорайоне в очередной раз прорвало трубы, и коммунальные службы разворотили асфальт. Теперь к автобусной остановке приходится пробираться партизанскими тропами, по кое-как брошенным хлипким досточкам, утопленным в лужах кирпичам, рискуя свалиться и увязнуть в мутной, рыжей глиняной жиже. Верная "копейка" трагически скончалась в гараже, отказавшись заводиться раз и навсегда. Так что из средств передвижения остались маршрутки и автобусы.

— Сдал бы ты ее на металлолом что ли? — посоветовала утром отчаянно зевавшая Ольга, пока я во дворе с матами понукал мертвый "жигуленок".

— Это памятник автопрома, и должен охраняться государством, — пробурчал я и раздраженно пнул авто в линялый бок. "Копейка" мстительно скрипнула и отбросила левую дверцу, как оторванное крыло. Ольга рассмеялась.

— Ты как хочешь, а я пошла на автобус. Лучше уж в нем выхлопными газами дышать, чем в нашем рыдване ехать с перспективой развалится на части по дороге.

Я бегло чмокнул супругу в щечку и взялся за безнадежный ремонт. Нужно было хотя бы дверь на место поставить, но, увы, часы тикали, машина сопротивлялась, а на работу хоть тресни, нужно было к девяти. И если день так паршиво начался, он и закончится препогано, это уж я знал наверняка.

Машина так и не завелась. Нервно ковыряя дверь, я подумал, что точно не смогу поставить ее на место, опоздаю на работу и получу от начальства очередной нагоняй. Когда дверца отвалилась в очередной раз, я, не придумав ничего лучше, откатил машину, притулив ее зияющим проемом к стене подъезда. Дворник дядя Коля, маявшийся с перепоя, помог пристроить авто и даже придержал оторванную дверь, пока я подпирал стену. Красть, по большому счету, в машине было нечего, но сограждане — народ упрямый. Не обнаружив магнитолы, вырвут с мясом все, что плохо держится. Трясясь в переполненном автобусе, я мрачно думал, что уже промочил ноги, вляпался в грязь, и забыл взятые взаймы у приятеля инструменты дома. Так что, скорее всего и на работе будет запарка…

День, как ни странно, проходил тихо. Бомжи не спешили покидать сухих подвалов и чердаков, сознательные граждане попрятались по домам, не тревожа милицию. Выехать из теплой дежурки, прогретой заботливо принесенным из дома практикантом Сашкой Семеновым обогревателем, пришлось всего один раз.

В крохотной хрущебе, куда нас отправил дежурный, я брезгливо смахнул со старого продавленного дивана какие-то огрызки и, пристроив кожаную папку на колени, начал составлять протокол. Кроме дивана в комнате не было практически никакой мебели. Колченогая табуретка играла роль импровизированного стола. На ней стояла банка кильки, почти пустая бутылка водки, валялся огрызок огурца и две редиски. У стеночки похрапывал мужчина с синюшным испитым лицом. У балконной двери с ножом в спине остывал покойник. Семенов искоса поглядывал на труп и мужественно боролся с позывами рвоты. Затхлая, насквозь прокуренная халупа, подсыхающая лужа крови в прихожей, в которую практикант вляпался сразу же, смердящий хозяин и свежий жмурик для неокрепшего милицейского организма были чересчур тяжкой нагрузкой. Я усмехнулся, вспомним себя на первом трупе. Тогда ситуация тоже была неприглядной. В почти такой же квартире скончалась старушка. Отопление жарило на полную катушку, и когда милиция и встревоженная соседка шагнули на порог, их буквально вымело волной смрада. Старушка пролежала в квартире неделю. Оперов встретил тощий, отчаянно плачущий кот, опрометью бросившийся к их ногам. Животное потом жадно лакало на кухне воду, а я две недели старательно забывал, что постыдно грохнулся в обморок, когда увидел, что пальцы старушки были обглоданы до костей.