Своенравная красавица - Сильвия Торп

«Высокая и тоненькая, как жеребенок, — подумала Элизабет с досадой, не замечая, что Черити обладает еще и стремительной грацией жеребенка — и эта грива черных волос, таких тяжелых и жестких, что никакой силой их не уложишь в локоны». Будь право выбора за Элизабет, племянница осталась бы дома с Сарой, но отправиться в поместье без нее значило бы глубоко оскорбить Конингтонов.

Миссис Шенфилд с девочками проделала путешествие до дома соседей в громадной громыхающей карете, а Джонас с отцом ехали рядом верхом. Джонас пребывал в чрезвычайно дурном расположении духа. Испытывая острую неприязнь к Дарреллу Конингтону, он не видел в его возвращении повода для радостей и охотно избежал бы приема, если бы мог. Даррелл превосходил его по всем статьям: богатством, титулом, удальством и отвагой, вдобавок он пользовался такой широкой популярностью, какая Джонасу и не снилась, и в результате Джонас чувствовал себя болезненно уязвленным и страшно ему завидовал.

Они прибыли в поместье среди первых, и слуга, сопровождавший их по парадной лестнице к Длинной галерее, сообщил, что господин Даррелл с супругой уже на месте.

Нетерпение и волнение Черити достигли к этой минуте такого накала, что она с трудом заставляла себя скромно и спокойно идти, как ей и положено, в хвосте маленькой группы, позади Джонаса и Бет, которые, в свою очередь, следовали за родителями. Как только они вошли в Длинную галерею, роскошную анфиладу с окнами-бойницами, окружавшую по периметру весь дом, Черити встала на цыпочки и вытянула шею, пытаясь хоть мельком увидеть Даррелла.

Помещик и его семья расположились поблизости от двух каминов. Леди Конингтон сидела в просторном кресле, ее горничная скромно держалась на заднем плане. Миледи сделалась инвалидом после рождения своего единственного ребенка, и болезнь оказала столь разрушительное воздействие на ее внешность, что она выглядела значительно старше своих лет. Но сегодня громадная радость озаряла ее милое измученное лицо. Супруг стоял рядом с ней. Высокий мужчина с резкими чертами худого лица; твердый подбородок прикрыт небольшой заостренной бородкой, длинные волосы падают старательно уложенными локонами на кружевной воротник черного бархатного камзола. Он являл собой центральную фигуру в этой группе, но Черити видела только молодого человека рядом с ним.

Даррелл-младший был очень похож на отца: высокий, длинноногий, глаза, как у газели, золотисто-каштановые волосы с заметным рыжеватым отливом — фамильные черты Конингтонов, но в лице его было много и от материнского обаяния. Приближаясь, Черити жадно вглядывалась в него и замечала, как сильно он изменился за время своего отсутствия. Даррелл выглядел значительно старше и уверенней, чем раньше, по ее воспоминаниям. И впервые Черити осознала, что их разделяет и четырехлетняя разница в возрасте, и глубокая пропасть по месту в жизни. Острая боль сомнения, как шип, впилась в ее счастье, и слова Джонаса, сказанные ей сегодня утром, с пугающей отчетливостью вновь прозвучали в памяти.

Семейство дяди исполнило ритуал приветствия и отошло в сторону, а Черити осталась напротив Конингтонов. Она присела в глубоком реверансе, но Даррелл, наклонившись, взял ее за руки и заставил подняться. Она быстро взглянула в его лицо и увидела, что он улыбается ей с прежней любовью.

— Как дела, малышка? — поддразнивая, спросил он. Даррелл часто называл ее так, и одно то, что она вновь услышала эти слова, заставило ее сердце подпрыгнуть от счастья. — Ты сегодня много серьезней, чем в прежние времена. Мадам, — добавил он, обращаясь к своей жене, — позвольте представить вам Черити Шенфилд, о которой я много рассказывал. Страшно озорной ребенок, но мы научились ладить с ней.

Элисон Конингтон робко улыбнулась Черити — маленькая стройная девушка, необыкновенно хорошенькая, с нежным детским личиком и темно-серыми глазами. Волосы у нее были бледно-золотые, почти серебристые, и в своем светлом блестящем атласном платье, с ниткой жемчуга вокруг шеи, она показалась Черити воздушной феей из сказки. Элисон заметно нервничала, в руках крепко зажат сложенный веер, глаза опущены, и только время от времени быстрый взгляд на мужа, как бы за поддержкой. Черити, младше ее по возрасту и вообще чуждая робости, ощутила внезапный приступ сочувствия, окрашенного, правда, некоторым раздражением. Это и стало основой ее отношения к Элисон во все время их знакомства.

А Даррелл лукаво рассматривал Черити.

— Клянусь честью, дитя, ты очень подросла! — заметил он. — Скоро я уже не смогу больше называть тебя малышкой.

Черити засмеялась, она не переживала по поводу своего роста, который, как неустанно повторяла ей тетя, был в высшей степени неприличен для женщины.

— Джонас говорит, что сорняки всегда всех перерастают.

— Джонас, похоже, мало изменился, — сухо заметил Даррелл. — Пора бы ему научиться хорошим манерам.

— О, он просто завидует, вот и все, — беспечно бросила Черити. — Ему так нравится быть повыше, и он злится, что мне до него совсем немножко. Боится, что скоро я перерасту его.

Даррелл рассмеялся, но приближение новых гостей помешало ему ответить. Леди Конингтон кивком подозвала Черити и усадила ее на низкую скамеечку у своего кресла, а стоявшая неподалеку Элизабет нахмурилась, увидев, что девочку так выделяют. Именно это ее больше всего бесило в Черити — то, что она столь любима всем семейством Конингтон. Это было унизительно для ее собственных детей, в особенности для сына, которым она неимоверно гордилась, — и, следовательно, непростительно для Черити. Элизабет огляделась вокруг, разыскивая глазами Джонаса, и увидела, что он стоит в полном одиночестве, прислонившись к стене, у окна-бойницы и пристально, тяжелым взглядом смотрит на Даррелла Конингтона. Досада Элизабет возросла, так как столь ясно выраженная враждебность, которую Джонас всегда испытывал к сыну сквайра, могла немало повредить ему в глазах общества.

Однако знай она правду, то встревожилась бы уже по-настоящему, ибо не на Даррелла неотрывно смотрел Джонас, а на его молодую жену. До той минуты, как он ступил в Длинную галерею, Джонас и не думал об Элисон Конингтон, за исключением той сцены сегодня утром, когда он воспользовался ее именем, чтобы уколоть свою кузину, но при первом же взгляде на Элисон у него перехватило дыхание. Джонас склонился перед ней и пробормотал какие-то слова, а затем отошел, утратив дар речи, не в силах думать ни о чем, кроме этого нежного лица и прекрасных глаз, взглянувших на миг из-под длинных ресниц прямо в его глаза. Сейчас он немного пришел в себя, но все еще не мог включиться в разговоры, что велись вокруг. Он молча стоял, не отводя взгляда от Элисон и попеременно кляня то себя самого за неуклюжесть, из-за которой она, должно быть, приняла его за невоспитанного болвана, то Даррелла, потому что он вдобавок ко всему прочему еще и заполучил в жены такое дивное создание.

Черити, заметив Джонаса среди оживленных гостей, подумала мимолетно, что он какой-то слишком надутый — даже больше, чем обычно, но в тот момент мысли ее были заняты не Джонасом. Она внимательно наблюдала за взрослыми людьми и прислушивалась к разговорам, ловя с разных сторон весьма любопытные отрывки. Она была совершенно счастлива, пока Даррелл, отошедший поговорить с кем-то в другом конце зала, не присоединился вновь к группе у кресла матери и один джентльмен сказал: