Битва при Молодях - Денис Леонидович Коваленко

Не многим удалось спастись, почти весь сторожевой полк Девлет-Гирея лежал, разбросанный по дороге.

Двум ханским сыновьям было счастье избежать гибели. В поту и крови прискакали они к отцу, своему хану Девлет-Гирею.

— Ты, государь, идешь к Москве, а нас, государь, московские люди созади побили, — пав на колени, взмолили своего хана сыновья.

Немедля Девлет-Гирей направил 12 тысяч нагаев и татар в помощь своему сторожевому полку.

И вот уже русские показали свои спины татарам.

Видя, что московские люди устрашились и бегут, татары, с гиканьем, стреляя стрелами и размахивая саблями, до крови пришпорили своих коней. Не терпелось им отомстить неверным. Гнали своих коней люто, только бы догнать москвичей, и отплатить им той же монетой.

Вот и погост с церковью миновали, вот и холм впереди — не уйти русским! Здесь у холма и полягут они все!

И круто вправо у холма свернули своих коней воеводы и с ними все русские и немецкие конники. 12 тысяч нагаев и крымчан подскочили к холму — заставили воеводы Хованский с Хворостининым повернуть волка свою морду.

Больше всего боялся князь Воротынский, что не погонится хан за его воеводами, а продолжит путь на Москву. Погнался.

— Слава тебе Боже! — небу воскликнул князь. — Пли, ребятушки! Пли, со всех пушек!

Тяжелой чугунно-свинцовой волной накрыло разгоряченных нагаев и крымчан. Подобно египетским всадникам, гнавшимся за Моисеем и потонувшим в волнах Красного моря, сотни татарских конников потонули, накрытые залпом сотен пищалей, и десятков пушек.

Точно потеряв разум, татары на конях рвались на холм, где высокой стеной стаяла деревянная крепость — и беспрестанно била и била пищальным и пушечным огнем.

Штурмовать крепость на конях — было безумием; татары отступили. Весь день шла перестрелка — татары обстреливали крепость из луков, крепость татар — из пушек. В той перестрелке много крымских и нагайских татар навсегда остались лежать в земле подмосковной.

Весть эта остановила хана в семи верстах южнее Пахры, на болоте. Иди дальше к Москве, когда за хвост держит такая злая собака!

За ночь Девлет-Гирей развернул войска и разбил лагерь за пять верст от Молоди и холма с русским гуляй-городом.

Во вторник 29 июля …наши полки с крымскими людьми травилися17, а съемного бою не было, — всё, как и прежде — татары скакали возле холма, стреляли из луков, крепость отвечала пищальным и пушечным огнем. И с каждой такой атакой хан понимал — взять крепость возможно только в съемном бою — спешить своих конников, и пустить их врукопашную.

Не ел, не пил в эту ночь Крымский царь. И мурзы его не ели и не пили, хотя ковер был уставлен яствами. Держали совет. Было ясно, как Божий день — конными крепости не взять. Одних янычар — мало для штурма. Побьют их за зря и без чести. Значит, возвращаться в Крым? И это после всех речей, которые хан говорил Османскому султану и Казанским и Астраханским ханам? Нет, такого позора Девлет-Гирей не вынесет.

— Я обоз русский возьму; и как ужаснутся и вздрогнут неверные, и мы их побьём! — как всегда гордо и яростно воскликнул Дивей-мурза. — Завтра утром, я лично приведу к тебе русского князя!

Так и было решено — всеми силами штурмовать и взять крепость.

* * *

И русские воеводы не спали эту ночь.

— Князь! — говорили воеводы, — ядер мало, воды мало. Еще несколько дней и нечем будет чем обоз защищать. Поляжем все и Москву погубим.

— Знаю, — отвечал Воротынский. — На всё воля Божья. Не оставит нас Господь, знаю это, — и так произнес это князь, будто и верно знал он что-то, чего не знали воеводы.

До утра Воротынский и воеводы молили Бога о помощи. Кроме того, приказал князь вывести тайно из крепости всех конных ратников вместе с казаками донскими и с немцами, и поставить их в засаду, в самом тылу татарском, а в крепости оставить одних стрельцов да пищальников с пушкарями. И наказал держаться стрельцам до последнего, потому как хоть и велико Российское царство, а отступать некуда: потому как в эти дни Москва — и есть вся Россия.

Утром, как рассвело, увидели воеводы, кто в крепости остался, перед холмом все ханское войско, и видели решимость татар, видели — это утро станет особенно кровавым, и для многих последним. Прощались воеводы друг с другом, молились и благословляли друг друга. Было это 30 июля.

— Ох, что творят, нехристи, — жаловался пронзенный стрелой умирающий стрелец. Не так вели себя в этом бою татары, совсем не так. Группами проносились мимо холма и стрелы их, казалось, не кончались — не было секунды, чтобы татарская стрела не залетал за крепостную стену — настоящий жалящий смертоносный ливень. То тут, то там ронял стрелец свой мушкет, и, охая, валился на землю. А злые янычары турецкие набегали на холм и, паля из мушкетов, пытались разомкнуть возы и прорваться в крепость. Но крепко стояли стрельцы, на смерть стояли. Убитого сменял товарищ, и раненый, если мог держать мушкет или саблю — стрелял и рубил — покуда мог, покуда силы были. А сил оставалось всё меньше. Но и этих пока хватало — не могли татары разомкнуть возов, не могли пробить брешь в крепости. А стрельцы, напротив, сами, когда видел воевода, что можно — размыкали возы и бросались на янычар врукопашную и рубили турок, как никогда никто никого не рубил. А порубив, возвращались за стену, смыкали обозы и били огненным боем по конным лучникам. И сколько бы это длилось и чем закончилось, не знал никто, кроме одного Бога. И помог Бог. Спас сотни православных жизней — явил Свою помощь: Дивей-мурза сам лично поехал близко около обозу с невеликими людьми, рассматривать, которые места у крепости плоше, и на то б место всеми людьми, потоптав, обоз разорвати. Его — татарского мурзу в золотых доспехах, в окружении богатой свиты — видно было как елку в поле.

— Вот он знак Божий! — точно боясь спугнуть мурзу, прошептал Воротынский, и приказал Шереметеву взять этого павлина ряженого и живым в крепость привести!

Шереметев выслал много детей боярских18 своего полка, приказав взять мурзу! И приволочь поганого в крепость!

Увидев, что на него выбежало много ратников, мурза развернул своих людей и думал скрыться на своем прекрасном аргамаке19, но метко, в самую лошадиную голову влетела пуля, и вместе с мурзой рухнул