Последняя история Мигела Торреша да Силва - Томас Фогель

Профессор на мгновение задумался и с одобрением сказал:

— Доброе вино и удачная история. Подобное находит подобное, и результат больше суммы двух частей.

— Необходимы три части, — смело возразил Мануэл.

— Что ты имеешь в виду?

— Всем довольному человеку нужны три вещи: бокал вина, хорошая история и тот, кому он сможет ее рассказать.

— И кто это утверждает?

— Мой дед, — ответил Мануэл.

— Неплохо. У тебя есть дед для историй и для умной беседы. Что касается последней, то я чрезвычайно ценю ее. Потому что только тут подобное находит подобное — это, собственно, моя любимая поговорка, ты должен к этому привыкнуть.

Профессор Рибейро отложил трубку в сторону и встал. Мануэл понял, что разговор закончен, и тоже встал.

— Я буду рад услышать одну из этих историй, — с улыбкой сказал математик, провожая Мануэла до дверей. — Прежде всего не забудь их!

«Ни единого слова, — сказал себе Мануэл, спускаясь по каменным ступеням огромной университетской лестницы и выходя наружу. — Я не забуду ни единого слова».

* * *

Мануэл Торреш да Силва, внук Мигела Торреша да Силва, изучал арифметику и геометрию, сидел в сверкающей позолотой библиотеке и читал комедии Камоэнса, переписывал его сонеты и размышлял над десятью песнями «Лузиад». Об этом великом поэте ему рассказывал еще его дед — о том, как тот потерял правый глаз в битве при Сеуте, затем отправился в Индию, скитался между Гоа, Макао и Малаккой, смог спасти при кораблекрушении и жизнь и «Лузиады» и, наконец, в 1569 году нищим появился на родине, где вскоре умер от чумы.

Двести лет спустя в пивнушках, где собирались певцы и музыканты и куда Мануэл вместе с другими студентами заглядывал по вечерам, печальные стихи Камоэнса звучали так, будто только что вышли из-под пера поэта. Там подавали овечий сыр с хлебом и вином.

Уже много дней в воздухе стояла духота. Грозы надвигались и проходили мимо. Все невыносимей становилась жара, но ожидаемый с нетерпением дождь отказывал в спасении. Бесконечно долго тянулись в эту пятницу учебные часы в университете, и, не став договариваться с другими студентами о встрече в предстоящие выходные, Мануэл спрятался в своей комнате. Намного раньше, чем обычно, надвинулась тьма, угрожающе низко пронеслись под окном нагромождения облаков, жирная сероватая чернота все сильнее давила на город, и только вдали, за Рио-Мондегу, слышались тихие раскаты грома. Мануэл лежал на тюфяке, обливаясь потом. Мучительно тянулись часы в этой душной ночи. Он то засыпал, то внезапно вырывался из сновидений и молча лежал, уставившись в черный потолок. Он думал о своем доме, о том, как в детстве боялся грозы и как дед относился к его страхам.

«Где ты теперь?» — подумал Мануэл, и между сном и явью пронеслись перед его мысленным взором картины воспоминаний, обрывочные, бессвязные, произвольные, пока вдруг не вынырнула перед ним во всех подробностях не до конца рассказанная, загадочная последняя история его деда. И снова начали преследовать его те же самые вопросы. Кто был тот мусульманин, который встретился с его дедом в Порту и который должен был встретить именно его? Кто была та старуха, о которой шла речь, в действительности же девушка лет двадцати, чья юность в течение нескольких дней разбилась на куски, когда она посмотрела в осколок зеркала? Ее отец был влиятельный и зажиточный купец. Лучшие врачи со всего света свидетельствовали ему свое почтение, но никто не знал, что делать, никто не мог помочь. Потом сон старухи о бедуине посреди пустыни: «Только когда ты увидишь себя, как в зеркале, в одной истории, только тогда ты сможешь вернуть свой истинный возраст и вместе с ним свою юность». Итак, подумал отец, нужно искать не целителей, а рассказчиков историй, и пригласил их к себе и у всех спрашивал совета.

И вот начались их состязания. Старуха была вынуждена бесконечно долго вслушиваться в эти рассказы, в связи с чем страдания ее усилились, она больше не могла никого видеть и стала прятаться днем в саду за живой изгородью из роз, а ночью в своей комнате. Это продолжалось до тех пор, пока ее отец не встретился с одним купцом из маранов, торговцем сукнами из Португалии, которого он давно знал и которому доверился, а тот в свою очередь поведал ему об одном соотечественнике, известном на севере Португалии рассказчике историй. После этого купец вновь обрел надежду и послал своего доверенного в Португалию, чтобы он там, чего бы это ни стоило, разыскал этого человека. И вот они встретились в Порту. Случайно ли? Да, пожалуй, и случайно. Так как, если бы дед приехал на день раньше, или всего лишь на час раньше покинул трактир в гавани, или выбрал бы там другой столик, он встретился бы совсем с другими людьми… Или не случайно? Ведь есть же тайные силы притяжения, которые привели к тому, что марокканец сел именно за тот стол в трактире, за которым уже сидел дед, завязал с ним разговор, изложил ему свою задачу в надежде, что тот поможет разыскать португальского рассказчика историй, не подозревая, что именно он и сидит перед ним. Марокканец не утаил, что его хозяин готов хорошо заплатить.

В ответ на это — дедова хитрость или вынужденная ложь, что, вероятно, одно и то же, когда ему стало ясно, кого, собственно, искали: он, мол, достаточно хорошо знает этого человека, но тот уже стар и слишком слаб для столь долгого и полного лишений путешествия. Но поскольку они хорошо знакомы, он легко может представить, как тот будет реагировать на сказанное.

— И как же? — спросил араб с нетерпением.

— Не забывайте, — часто говорит старик, заканчивая свой рассказ, — слушать истории хорошо, но еще лучше следовать своей собственной.

— Ну, хорошо, хорошо, — возразил чужеземец. — Но где ее найти?

— Ответ в тебе. А путь туда иной раз долог, — сказал дед.

— Кто утверждает это, вы или рассказчик историй?

— Рассказчик историй, но это одно и то же. Скажите вашему купцу, что возможно и то и другое — путешествие внутрь себя, как у мистиков, а также путешествие вокруг света, но заманчиво короткий путь может закончиться тупиком, а каменистый всегда оказывается наилучшим. Запутанными тропами вы быстрее достигните своей цели.

* * *

И когда, уже будучи дома, дед дошел до середины своей истории, он сделал глоток, слишком большой глоток…

— А потом? Что было потом?.. — Как часто задавал Мануэл дедушке этот полный нетерпения вопрос, принуждая его к продолжению рассказа. И всегда получал ответ.

Он все еще не мог поверить, что в тот раз, оказавшийся последним, дед не ответил ему.

Раскаты грома приближались с угрожающей быстротой, засверкали первые молнии, и капли дождя забарабанили по камням мостовой. Все яростнее бушевала гроза, за вспышками молний следовали удары грома. Потом наконец разразился ливень. Вода ручьями потекла по переулкам, размывая нечистоты. Мануэлу захотелось спрятаться в углу напротив окна. Сердце его стучало. Где-то вдали звонили в пожарный колокол; неумолимая, безжалостная буря властвовала над городом. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем интервалы между молниями и громом стали длиннее и громыхание мало-помалу стихло. Дождь постепенно ослабел. Мануэл открыл окно. Свежее дыхание ветра повеяло ему в лицо. Едва упали последние капли, как на небе появились первые звезды, и истомившиеся по свежему воздуху люди заполнили вымытые дождем мостовые. Был первый час ночи. Мануэл надел сандалии, вышел наружу и пошел по переулкам. Таверны зажили новой жизнью, а из церкви Санта-Круз слышался хор монахов. Мануэл помедлил, потом решил идти дальше, потом захотел выпить вина. Вино он закусил хлебом и овечьим сыром и послушал печальные песни.