Семья Рэдли - Мэтт Хейг

— Ты все же собираешься сегодня на вечеринку? — спрашивает Роуэн сестру и трет рукой усталые глаза.

Клара пожимает плечами:

— Не знаю. Ева, кажется, хочет, чтобы я пошла. Посмотрю, как буду себя чувствовать.

— Да, иди, только если ты…

Роуэн видит мальчишку, идущего впереди. Это их сосед, Тоби Фелт, — тоже направляется к автобусной остановке. Из его рюкзака гордо, точно стрелка на знаке Марса, торчит теннисная ракетка.

Этот худой, гибкий как куница парень однажды, чуть больше года назад, помочился Роуэну на ногу, когда тот слишком долго стоял у соседнего писсуара, безуспешно пытаясь хоть что-то из себя выдавить.

«Я собака, — сказал Тоби, глядя на Роуэна с холодной насмешкой, и обдал его золотистой струйкой. — А ты — фонарный столб».

— Ты-то в порядке? — спрашивает Клара.

— Да. Все нормально.

Но забегаловка Миллера, где продают рыбу с картошкой, уже видна (на ее дурацкой вывеске рыба с довольным видом пожирает картошку фри). Автобусная остановка как раз напротив. Тоби уже стоит там и разговаривает с Евой. А Ева улыбается, слушая его, и Роуэн машинально начинает чесать руку, десятикратно усиливая зуд. Ева смеется. Солнце показывается из-за крыш. И Роуэн сам не знает, от чего ему больнее.

Питер несет ведро с пустыми банками и бутылками по гравийной дорожке на тротуар и замечает Лорну Фелт, возвращающуюся к дому номер девятнадцать.

— Лорна, привет, — здоровается он. — Насчет сегодня все в силе?

— Ах да… — говорит Лорна, как будто только что вспомнила. — Ужин. Нет, мы не забыли. Я приготовлю немного тайского салата.

Лорна Фелт для Питера не человек, а собрание образов. Он смотрит на великолепное сияние ее рыжих волос, ухоженную кожу и дорогую одежду в богемном стиле, и в его голове рождается образ жизни. Образ возбуждения. Соблазна.

Образы вины и ужаса.

Она игриво улыбается. Реклама всевозможных удовольствий.

— Ой, Мускат, прекрати. Что на тебя нашло?

Только сейчас Питер замечает, что рядом с ней ее ирландский сеттер, хотя наверняка пес рычит на него уже какое-то время. Он пятится и отчаянно пытается высвободиться из ошейника.

— Я же тебе уже говорила, Питер — милейший человек.

Милейший человек смотрит на острые зубы собаки, этот дикий доисторический оскал, и ощущает легкое головокружение. Быть может, оно вызвано ярким солнцем на безоблачном небе, а может, и принесенным ветром запахом.

Запахом более сладким, чем нотка цветов бузины в ее духах. Запахом, который его притупившиеся чувства зачастую уже не могут различить.

Но сейчас он очень остр.

Это чарующий аромат ее крови.

Шагая по Орчард-лейн, Питер держится как можно ближе к забору, там, где он есть, чтобы побольше находиться в тени, которой не так уж много. Он старается поменьше думать о предстоящем дне и о тех незамысловатых усилиях, какие придется приложить, чтобы прожить эту пятницу, почти ничем не отличающуюся от тысячи предыдущих. От череды серых пятниц, что тянется с тех пор, как они переехали сюда из Лондона, отказавшись от прежнего образа жизни и безудержных кровавых уикендов.

Он втиснут в стандартные рамки, совершенно ему не подходящие. Представитель среднего класса, мужчина средних лет, с портфелем в руке, под гнетом гравитации, морали и прочих невыносимых человеческих законов. Неподалеку от главной улицы Питера догоняет один из его престарелых пациентов на электроскутере для инвалидов. Он должен бы знать имя этого старика, но оно выскочило из головы.

— Здравствуйте, доктор Рэдли, — говорит старик, робко улыбаясь. — Скоро зайду к вам на прием.

Питер старается сделать вид, будто он в курсе, и вежливо пропускает скутер.

— Да, конечно. Жду вас.

— Счастливо!

— Да, до встречи.

Когда Питер, держась в тени забора, подходит к клинике, он замечает, что к нему медленно приближается мусорный грузовик. Мигает поворотник — машина собирается свернуть на Орчард-лейн.

Невзначай он бросает взгляд на троих мужчин, сидящих в кабине. Один из них, тот, что у окна, в упор смотрит на него, так что Питер улыбается ему, как принято в Бишопторпе. Но в глазах этого человека, которого Питер вроде бы не узнает, полыхает ненависть.

Сделав еще несколько шагов, Питер останавливается и оборачивается. Грузовик сворачивает на Орчард-лейн, а мужчина все еще смотрит на Питера так, будто знает, кто он такой на самом деле. Питер слегка встряхивается, как кошка, на которую попала вода, и идет по узкой дорожке к клинике.

Сквозь стеклянную дверь он видит Элейн, она раскладывает карточки пациентов. Питер толкает дверь, и начинается очередная бессмысленная пятница.

Усталость накатывает на Роуэна волнами дурмана, и как раз сейчас его накрыла очередная волна. Ночью он проспал около двух часов. Результат выше среднего. Вот бы ему сейчас такой же прилив бодрости, какой он неизменно испытывает в три часа ночи. Но веки становятся все тяжелее и тяжелее, и он представляет себя на месте сестры: будто бы он разговаривает с Евой легко и непринужденно, как обычный человек.

Но сзади доносится шепот:

— Утро доброе, тупило.

Роуэн молчит. Теперь он точно не заснет. Все равно спать в автобусе слишком рискованно. Он трет глаза, достает Байрона и пытается сосредоточиться на книге. Хоть на какой-нибудь строчке. Он открывает «Лару» на середине.

День видит смерть и агонию.

Он перечитывает строку снова и снова, стараясь отрешиться от всего остального. Но тут автобус останавливается и входит Харпер — второй в списке людей, которых Роуэн боится больше всех. Вообще-то он Стюарт Харпер, но имя отпало еще в десятом классе, где-то на поле для регби.

День видит смерть и агонию.[1]

Громила Харпер идет по проходу, Роуэн слышит, как он садится рядом с Тоби. В какой-то момент Роуэн ощущает ритмичный стук по голове. Еще несколько ударов, и до него доходит, что это теннисная ракетка Тоби.

— Эй, тупило. Как твоя сыпь?

— Тупило! — ржет Харпер.

К облегчению Роуэна, Клара с Евой пока не оглядываются.

Тоби дышит ему в затылок.

— Слышь, упырь, чего читаешь? Эй, дрозд… Чего читаешь?

Роуэн садится вполоборота.

— Меня зовут Роуэн, — говорит он. Или полуговорит. «Меня зовут» выходит сдавленным шепотом.

— Гаденыш, — отвечает Харпер.