"Эксодус". Одиссея командира - Йорам Канюк

Способность — а может быть, и потребность — понять этого парня была у Йоси сугубо личная, но вместе с тем она основывалась и на взглядах агентства «Алия-Бет», организации, к которой он принадлежал и членов которой прозвали «аристократами на службе у народа». Эти люди действовали в одиночку, каждый по отдельности, в городах, портах и на тайных неведомых тропах, и их мировоззрение сложилось на основе личного контакта с теми, кто выжил во время Холокоста. Один из бывших сотрудников «Алия-Бет» сказал мне однажды: «Я видел, как голодные, одетые в лохмотья евреи Румынии пытались перейти границу. Их не волновало, что их могут арестовать или застрелить». Йоси же сказал: «У нас в Эрец-Исраэль всегда был дом, куда можно было вернуться, семья, друзья. А у них… Как это ужасно — быть настолько одиноким…»

Когда Йоси вез репатриантов на пароходе «Кнессет-Исраэль», он как-то раз заметил, что подача угля происходит очень медленно, и пошел узнать, в чем дело. На палубе, под проливным дождем, готовился к вечернему концерту женский оркестр, а в одном из складских помещений с покрытыми плесенью отсыревшими стенами женщина по имени Эстер М. проводила репетицию спектакля, который тоже должен был состояться этим вечером. И тут, возле спасательной шлюпки — одной из немногих, что имелись на корабле, — Йоси увидел нескольких кочегаров. Внизу, в машинном отделении, жара достигала 50–60 градусов, и, судя по всему, кочегары решили выйти из раскаленного пекла на короткий перерыв. Черные от сажи, они напоминали скульптурную группу: их головы соприкасались, руки покоились на плечах у товарищей, и они прижимались друг к другу так плотно, что невозможно было понять, где чья голова и где чья рука. Они стояли неподвижно, смотрели на море и напряженно молчали, и от этой картины веяло каким-то древним, нездешним, как будто прилетевшим откуда-то издалека ужасом. Было такое ощущение, словно кочегары специально притворяются статуей. И хотя их взгляды были устремлены в море, Йоси показалось, что на самом деле они моря не видели. Во всяком случае, в их глазах оно не отражалось.

Неподалеку от них стоял молодой парень, который, как и они, вышел подышать свежим воздухом. Он тоже смотрел на море и тоже, судя по всему, его не видел и был словно окутан саваном одиночества. Он был заперт в своем одиночестве, как в клетке, и рядом с многорукой и многоголовой статуей оно казалось еще более абсолютным. Он дрожал, в глазах у него стояли слезы, а его ноги точно приросли к палубе. В его взгляде было нечто упрямое, и в то же время он будто пытался ухватиться за убегающие волны, хотя на самом деле из-за слез, застилавших глаза, он даже не мог их видеть. Кочегары и этот одинокий парень не смотрели друг на друга, и, хотя чувствовалось, что они каким-то образом друг с другом связаны, тем не менее их разделяла какая-то невидимая стена. Услышав шаги Йоси, парень обернулся и посмотрел на него невидящим взглядом.

В центре многорукой статуи, как в воздушном пузыре, стояла молодая женщина. Она тяжело дышала, словно ей не хватало воздуха, и ее бледное, побелевшее от боли лицо было похоже на выцветшую фотографию. Она молчала, но казалось, что ее молчание, готовое в любую секунду перерасти в крик, и угрюмое молчание одинокого юноши словно вели между собой тяжелый разговор. Они смотрели в какую-то общую для них и в то же время разделявшую их пропасть и молчали.

Йоси чувствовал: что-то здесь не так, но никак не мог понять, в чем дело, и решил спросить у парня. Оказалось, что в концентрационном лагере тому было поручено принимать новоприбывших. Ему было тогда четырнадцать лет. При входе в лагерь люди попадали в узкий проход между двумя заборами из колючей проволоки и доходили по нему до развилки двух дорожек — одна вела в трудовой лагерь, а вторая — к «печам» (как назвал их в своем рассказе парень). И там же, на развилке, стоял немецкий врач, показывавший пальцем, кому в какую сторону идти. И вот в какой-то момент мальчик увидел быстро идущую молодую женщину с младенцем на руках, за которой едва поспевала пожилая женщина, показавшаяся ему ее матерью, и, когда они были уже в нескольких шагах от развилки, проводивший селекцию врач неожиданно отвернулся. Воспользовавшись этим, мальчик быстро выхватил младенца из рук молодой женщины и бросил его старухе. Потрясенная мать ребенка закричала, но он не обратил на ее крик внимания, а врач и вовсе ничего не заметил и, мельком посмотрев на женщину, направил ее в трудовой лагерь. Через несколько дней убитая горем молодая мать попыталась покончить с собой, однако соседки по бараку ей помешали. И вот теперь, дождливой ночью, на палубе «Кнессет-Исраэль», где репетировал женский оркестр, Йоси Харэль из Иерусалима стал свидетелем встречи бывшего мальчика и той женщины — первой их встречи с того момента, как он выхватил у нее ребенка. Они не смотрели друг на друга, и в глазах у женщины не было ни злости, ни осуждения, ни прощения. В них было только бессилие, смешанное с давно окаменевшим ужасом.

В тридцатые годы, когда в Европе начались преследования евреев, Йоси Харэль (урожденный Йоси Гамбургер) сражался с арабами, бесчинствовавшими в Иерусалиме и Галилее. Это были не просто рядовые вооруженные столкновения, а, по сути, настоящая борьба за существование, которая должна была определить, кому на этой земле жить, а кому — умереть.

В отличие от многих своих сверстников, Йоси сразу же понял, какая смелость потребовалась Якову К., бежавшему из лагеря смерти, чтобы в течение многих дней лежать и притворяться мертвым. Примерно год после этого юноша скитался, пристал к партизанам, которые его избили, убил немца, надел его одежду и полтора года путешествовал по Германии, хотя не знал ни слова по-немецки. В глазах Харэля этот парень в берете был чем-то вроде нового и странного воплощения легендарного стража из Галилеи, бесстрашного героя из Шейх-Ибрека Александра Зайда, на рассказах о подвигах которого он вырос[16].

Командир «Эксодуса» и трех других кораблей с репатриантами Йоси Харэль родился в Иерусалиме в 1918 году.

Первые представители семейства Гамбургер репатриировались в Палестину в девятнадцатом веке. Отец Йоси, Моше Гамбургер, родился в Старом городе Иерусалима. Поскольку его жену сразил какой-то загадочный недуг и она содержалась в изоляции, ему приходилось вести хозяйство и заниматься детьми в одиночку. Однако при этом он не переставал неустанно и преданно заботиться о жене, оторванной как от него, так и от действительности. Его страстью были шахматы, и по вечерам его маленькая бакалейная лавка в Зихрон-Моше[17] превращалась в шахматный клуб. Сельскохозяйственные продукты, которые продавались в лавке — овощи, фрукты и маслины (прибывавшие в банках и бочках из деревень, а также с караванами из Дамаска и Багдада), — покупали как феллахи из Каландии, так и евреи из Муцы[18].