Сады цветут - Софья Аллилуева

пропахший курчавой сиренью, аккуратно склонял в повиновении лету свою ярко-изумрудную голову. В 11 «А» близился выпускной. Уроки были скорее разговорными, нежели поучительными — учителя и ученики уже мысленно прощались друг с другом.

— Вот я, барышни-выпускницы, поступлю в ленинградский институт, да на кого-то там, а на историка! — восклицал Алексей Петров, надевая на себя выдуманную шинель и изображая Наполеона. — И заживу себе там, окруженный книгами о пирамидах, войнах, и, надеюсь, обществом таких же красивых дам!

ПРИМЕЧАНИЕ:

Алексей или, как его чаще называли, Лёшка Петров, столкнется с войной не только на страницах учебника. Более того, с последним ему так и не доведется соприкоснуться: сначала будет фронт, обезглавленная началом войны Родина, путь от сгоревших полей Севастополя до обломков Рейхстага, а после — возвращение домой без глаза и одной руки. Постаревший за четыре года на лет двадцать, Лёшка, тот самый весёлый, никогда не унывающий Лёшка, уйдет под землю не от бесконечных пуль врага, а от одной — своей собственной.

— А ты кем стать хочешь, Вась? Полковником небось? — сказал Лёшка, да так, что в классе раздались смешки.

— Не твое дело, Лёшка. Кем захочу, тем и буду.

— Да небось папаня твой пригрел уже тебе место у себя на службе! — послышалось сзади.

— Брось эту чушь! Никто ничего никому не грел! — резко развернувшись, процедил Василий куда-то в пустоту.

ПРИМЕЧАНИЕ:

После начала боевых действий у Василия, из-за чина его отца, была возможность провести всю войну в безопасных местах эвакуации Татарстана. Но он тайно отправляется на фронт, где доблестно сражается в тылу у врага. По ускоренному обучению стал снайпером разведки. Вернулся с войны в марте тысяча девятьсот сорок пятого

А Наденька молча сидела у окна, подперев лицо рукою: мысли её были где-то там, у стен математической школы, где Юрка со своими товарищами иногда прогуливали уроки в ближайших парках. Но мысль её была не о нём, а о том, что произошло недавно: как его угораздило влюбиться в неё? Ведь он так далёк от её идеала: худощав, довольно меланхоличен, да при этом еще и математик! Что он имеет общего с тем же вечно обремененным страстью Лермонтовым? Или патриотичным Пушкиным? Да, может он и любит Родину, любит её… Но стихов-то он не пишет ни про то, ни про другое! Порой он настолько взбалмошен, что даже кажется, будто он сейчас вот-вот взлетит ввысь из-за своей энергии…А в романах и стихах герои не такие: молчаливы, но героичны, ответственны, а не упрямы. А он что…Впрочем, Надя и сама толком не понимала, что чувствовала к этому «математику до мозга костей», но от звука его имени по телу будто разливалось тепло, но думы её никак не хотели поддерживать такой настойчивый язык тела. А жаль…

Внезапно зашёл учитель. Все споры резко затихли. Он сел, медленно опустив голову на сложенные руки. Взгляд его аккуратно изучал каждого сидящего.

— Ну что, выпускники-новобранцы, готовы покинуть стены школы? Понятное дело, что учить математике теперь вас, граждане, уже нет надобности: уже кончается теория — вступает в свои права практика… Практика жизни.

Все единогласно заключили, что уже готовы. Хоть и на самом деле никому не хотелось расставаться с таким привычным укладом жизни.

— Запомните, — продолжал он — самое главное — это служить Родине и на благо её процветания. Наше государство, знаете ли, всё делает для вас. Просто хочу, чтоб вы знали: щас времена непростые, и даже если и выпадет надобность эдакая сражаться за Отечество — бейте смело врага и всех его отпрысков. Не нужно никого жалеть, если дело касается сохранности нашего государства! — он стукнул кулаком об стол, и щеки его налились румянцем, будто он вот-вот и лопнет.

— А разве жестокость — выход? — проговорила Нина Петрова. — мы ведь подобными врагу становимся.

Презрительно усмехнувшись, учитель проголосил:

— Ну Ниночка, куда Вы лезете, милочка? Вам, женщинам, в такие сложные дела, как война, лезть и вовсе не стоит. Вы меня извините за мою некомпетентность, но «не бабское это дело», как говорится. А потому и смысла говорить с Вами нет.

— Протестую, Иван Михайлович! Женщина испокон веков воевала наравне с мужчиной! Я и сама бы пошла воевать, если б на кону лежали моя Родина и моя семья!

— И верите ли вы в эти сказки? Да Вы знаете, на что женщина на войне годится?! Только на… — вскинув руки, пробурчал раскрасневшийся учитель математики, едва ли не упав со стула, пока не раздался звонок.

Вера потускнела, взгляд её разочарованно опустился в пол. Прежде весёлая, её было не узнать. Взяв свой ранец, она выбежала из класса. Надежда рванула за ней.

— Ну чего ты ревёшь, дурёха? Ты же знаешь, что он всегда такой… резкий. — пробормотала Наденька, мягко обняв подругу рукой.

— Неправда это, слышишь! Я, ты, мы все… Мы ведь тоже смелые, ни грязной, ни самой чёрной работы не боимся, так почему о нас такое мнение?

— Да потому что мы с тобой, Нинка, умалчиваем об этом, мол сделано да и сделано, а война то… Мало ли что люди подумают.

— В этом и горькая наша правда… — опустив голову, прощебетала Нина, ещё не зная, что ближайшее будущее позволит ей сдержать своё слово, сказанное перед учителем.

«…Вы наплюйте на сплетников, девочки!

Мы сведем с ними счеты потом.

Пусть болтают, что верить вам не во что,

Что идете войной наугад…

До свидания, девочки!

Девочки,

Постарайтесь вернуться назад.»

Б.Окуджава.

ГЛАВА 5

А ведь уже было лето — знойное лето тысяча девятьсот сорок первого. Но знойным его сделает не жара, которая так характерна для этой поры, а нечто более сильное, нечто, с чем наши герои ещё никогда не сталкивались, но в один момент станут жить с этим рука об руку тяжёлые и тернистые четыре года…

А тем временем Юра сидел на лавке и курил неумело скрученную папиросу: на душе его было гадко, даже так, что выражение «кошки скребутся» казалось слишком щадящим для его положения. Ну а что с этим сделаешь? Любовь не имеет особого возраста, времени или политического положения. Она всегда приходит нежданно.

И Она тоже.

В его кладези русых колосьев, названных головою, было много формул и теорем, объявлений о работе, но особое место занимала она — она, словно забытая кем-то игла, стремглав стремилась к сердцу. Воспоминания о ней были так дороги израненному молодому сердцу, будто кто-то их вот-вот заберёт у него.