Роман с небоскребом - Елена Гайворонская

Крис вскинула на меня прозрачно-серые глаза и криво усмехнулась:

– Я залетела.

Я поперхнулась кофе:

– Он знает?

– Кто, Вадик? – Крис передернула плечами. – Нет, он тут ни при чем. Если честно, я сама не знаю от кого. У меня в последнее время было трое мужчин. Впрочем, это не имеет значения. Я не собираюсь рожать неизвестно от кого в девятнадцать. Просто… мне надо было с кем-то поговорить.

Мы снова помолчали. Я переваривала услышанное, силилась представить себя на месте подруги, но не получалось. Я не знала, что сказать. Потому произнесла банальное:

– А мама?

– Мила знает. Она и устроит все в лучшем виде. Наорала, назвала меня тупой шлюхой… – Крис закусила губу, несколько раз моргнула, чтобы скрыть непрошеную влагу. – Ты тоже считаешь меня такой?

– Нет, конечно! – поспешно выпалила я. – Крис, если тебе понадобится моя помощь, звони в любое время, договорились?

Крис кивнула, докурила, допила кофе и стала собираться.

– Не говори Сереге, ладно?

Я снова повторила:

– Нет, конечно.

– Увидимся, – вяло махнула Крис. – Ну, пока.

Крис чмокнула меня в щеку, и ее каблучки зацокали по подъезду. Я машинально вытерла след помады, пахнущий табаком и ментолом. Меня не покидало смутное ощущение, что подруга ожидала от меня чего-то другого, больше чем молчаливое сочувствие.

Солнечным январским утром я проводила Сережку на работу и, блаженствуя на заслуженных каникулах, уползла в постель досматривать сны. Разбудил тревожный звонок. Взволнованный мамин голос молоточками застучал по вискам:

– Саня, срочно собирайся и приезжай! Реформа. Меняют деньги. Бери с собой, сколько есть, я заняла очередь в банке. Позвони Сереже…

Очередь возле Сбербанка змеилась на половину улицы. Люди зябко ежились на промозглом ветру, притоптывали, обменивались информацией и тихо роптали. На громкое возмущение не решались – неподалеку дежурил сине-белый милицейский уазик, из которого периодически выходили размяться двое плечистых молодцов с автоматами. Накануне вечером президент подписал указ об обмене «полтинников» и сторублевок на новые в трехдневный срок, не более тысячи рублей на человека. Если у кого-то на руках оставалось больше, следовало написать заявление в специальную комиссию с объяснением происхождения денег. Заявление должно быть рассмотрено в течение года, после чего давался ответ о возможности или невозможности обмена. В случае отрицательного решения деньги пропадали. С банковского вклада также можно было снять ограниченную сумму – пятьсот рублей на человека. Остальные деньги замораживались до особого распоряжения. Истерически всхлипывала женщина в элегантном пальто с норковым воротником и стильном меховом берете. Они с мужем копили на автомобиль, но деньги хранили дома.

– Говорят, где-то можно найти спекулянтов, которые меняют любую сумму за пятьдесят процентов, – рассказывали в очереди. – Они в сговоре с банком.

– А куда милиция смотрит? – возмутился пожилой военный. – Это же мошенничество в чистом виде.

– Неизвестно, кто больший мошенник. Спекулянт хоть половину отдает, а родное государство обдирает вчистую. Помните, этот министр Павлов бил себя в грудь, что обмена не будет? И вот вам, пожалуйста…

– Сволочи, – простуженно зашмыгала красным носом неопределенного возраста тетка в застиранном пуховом платке и потрепанной телогрейке, – не могли до лета подождать. Всего три дня… Хоть бы неделю дали. Издеваются над людьми…

– Зачем вообще они все это затеяли? – спросила мама.

– Говорят, для того, чтобы обуздать инфляцию и ликвидировать дефицит. Мол, у людей слишком много денег, вот и скупают все подряд.

Пожилой военный злобно сплюнул на обледеневший асфальт.

Очередной порыв колючего ветра заставил вздрогнуть, зубы выбили барабанную дробь. Сапожки на «рыбьем» меху, джинсы в облипочку и шикарная, но тонкая французская дубленка, купленная у Крис, оказались плохой защитой от январской стужи.

– Замерзла? – участливо спросила мама.

– Нормально, – буркнула я, отчаянно шевеля пальцами ног.

– Сбегай домой, погрейся, а то простудишься. Здесь еще часа на три.

– Ладно, – предложила я, – давай стоять по очереди: полчаса ты, полчаса я. Благо дом близко.

Дед Георгий смотрел телевизор и ожидал, когда мы его позовем. Он тоже порывался стоять с нами, но мы с мамой сумели его убедить остаться дома и слушать «Новости»: вдруг передадут что-нибудь важное, например про отмену обмена. Разумеется, никто из нас не верил в это всерьез, но нам с мамой был нужен веский аргумент, чтобы оставить деда Георгия дома: не хватало восьмидесятилетнему старику морозиться в очередях.

Сережка позвонил и сказал, что на работе всем поменяют централизованно. Руководство института сумело договориться с банком. Он просил не волноваться, мол, все будет хорошо, старался говорить убедительно, но в его голосе слышалась растерянность.

Наличных денег на руках у нас было немного: основное как раз лежало в банке на процентах. Почти пятнадцать тысяч, копейка к копейке, честно заработанные и накопленные дедом и покойной бабушкой на протяжении целой жизни. Пятнадцать тысяч рублей – кооперативная квартира в новенькой «башне», на самом высоком этаже. Собственный крохотный оазис тепла и уюта с просторными светлыми квадратными комнатами и большой лоджией, на которой можно пить кофе и любоваться закатом… И шустрая машинка, чтобы навсегда забыть об оторванных в переполненном транспорте пуговицах и перепачканных колготках как о кошмарном сне… Материальный эквивалент пожизненного труда на благо социалистической родины одной семьи – одной из миллионов – простых, маленьких, безвестных, никому не интересных людей. Пятнадцать тысяч рублей… Одним росчерком пера превратившиеся в прах.

Наша очередь подошла за сорок минут до закрытия банка.

– Когда я смогу снять оставшиеся деньги? – дернувшись лицом, спросил Георгий. Его руки мелко дрожали. Мое сердце заходилось от жалости: никогда я не видела деда таким потерянным.

– Не знаю, – равнодушно, на автомате, отозвалась операционистка, уставшая целый день отвечать на один и тот же вопрос. – Ждите указа.

– Сколько ждать? – Георгий говорил громко, потому что плохо слышал, и ему казалось, что его тоже не слышно. – Мне восемьдесят лет.

– Не кричите, – поджала губы операционистка. – Напишите распоряжение на близких родственников. От меня ничего не зависит. Я всего лишь выполняю свою работу.

– Вы-то наверняка свое все и забрали, и поменяли! – с ненавистью произнесла стоявшая за нами тетка в телогрейке. – А я вот больная цельный день на морозе проторчала! – И зашлась в надсадном кашле.

Операционистка поджала губы, но сделала вид, что не слышит.