Опасный лаборант - Юрий Гаврюченков

Рощина быстро шагала по номеру от окна к столу, от стола к подоконнику, остановилась, выбила из пачки новую сигарету, прикурила от старой, тщательно затушила окурок в блюдце, жёстко давя последние искры.

– Арина Дмитриевна…

– Молчи!

Арина затянулась, задумалась, быстро и решительно подняла глаза на Дениса.

– Вот что, Муромцев. Вы делаете вид, будто ничего не произошло. Никому ни слова, поняли? Ни полслова! Ни намёка. Не делайте хмурое лицо, вы не на поминках. Завтра мы грузимся и уезжаем в Синиш. Всё готово. Ни что не срывается, если действовать быстро. Послезавтра мы в море, а там никто нас не найдёт, пока не ступим на берег Португалии. А там уж победителей не судят. Может быть, высадим вас в Испании, чтобы вы могли вернуться на родину без кандалов. Шенгенская виза есть, через границу вас пропустят.

– Спасибо, Арина Дмитриевна! – с жаром поблагодарил Денис и осёкся.

Рощина прожгла его взглядом насквозь. Она была на голову ниже Муромцева, но ухитрялась смотреть свысока. Худая, жилистая, обветренная до вечной смуглости, с веснушками на носу и пигментными пятнами на скулах, с чёрными глазами и характером, как топор, заведующая лабораторией экологии беспозвоночных, в которой трудился Муромцев, кандидат биологических наук Арина Рощина была опытным полевым работником. Начальство доверяло ей безмерно. Денис ездил с ней на Карское море и Землю Франца-Иосифа. Две экспедиции без пролётов – Арина стала его уважать. Она же настояла на включении Муромцева в состав Португальского отряда, хотя на место лаборанта без высшего образования планировали поставить дипломированного сотрудника пусть и с недостаточным опытом водолазных работ.

– Нужно будет, я вас уволю, – отчеканила Арина, окутывая Муромцева невероятным количеством табачного дыма. – Я не провалила ни одной экспедиции. И эту срывать не намерена. Идите.

Муромцев выкатился в коридор с чувством невероятного облегчения. Начальницы он боялся как огня и ждал небесных кар, даже не представляя каких, но закончиться они должны были в полиции. Вместо этого Арина объявила, что закрывает на всё глаза. По-другому, если бы Денис мог успокоиться и подумать, быть не могло. Слишком многое оказалось поставлено на карту, чтобы сдать сотрудника и тем самым испортить репутацию института за границей. Атлантическая экспедиция, на которую Академия Наук выделила неожиданно щедрые фонды, состояла из трёх отрядов. Британский занимался дражными разработками ксеноинвазий в Северной Атлантике. Французский должен был собирать образцы не ниже сороковой широты, сочетая драгирование на малых глубинах с водолазными работами, а Португальский отправили на отмели, созданные пришельцами возле западного побережья Африки. Он был самый малочисленный, на него наскребали по сусекам, урезая расходы где только можно. В отряде было пять человек. Однако старший научный сотрудник Белкин в поезде занемог, до Лиссабона доехал на обезболивающих, в госпитале ему диагностировали аппендицит. Для отряда это был как удар под дых. Он едва не сорвал всю работу группы, для которой и так задач было поставлено выше крыши. Арина бегала из больницы в посольство и дымила как паровоз. По её твердокаменному лицу можно было только догадываться, какие тёплые и ласковые слова она сдерживает, чтобы вслух не охарактеризовать дипломатических работников. Тем не менее, удалось договориться об операции и отправке Белкина домой. Пока Рощина металась, члены группы могли наслаждаться видами Лиссабона. Их участия в переговорах с посольскими не требовалось, чему сотрудники, лишённые административной жилки, втайне радовались.

К вящему облегчению Дениса, старшие товарищи не проявили активного интереса к его вылазке. Они сами только что вернулись. В четырёхместном номере дальняя комната Муромцева была полностью заставлена экспедиционным багажом. Пустая кровать и узкий проход к ней, вот и всё пространство, выделенное для нужд лаборанта. В комнате научных сотрудников работал телевизор. Игнорируя его, Смольский за столом что-то писал. Невзирая на жару, он был при галстуке. Тяга к официозу у ведущего научного сотрудника лаборатории фармакологии доходила порой до снобизма. Всю дорогу он прожил в купе, снимая деловой костюм только на ночь. Белкин и Казаков подтрунивали над ним, однако Смольский вёл себя надменно, держал дистанцию. С Денисом он практически не разговаривал, лишь изредка снисходил до колких замечаний. Невысокий, большеголовой, с залысинами, в очках с тонкой позолоченной оправой, Михаил Анатольевич Смольский производил впечатление методичного учёного, для которого не существует моральных принципов и этических препятствий. В отличие от коллег, он не был полевым работником, а занимался наукой преимущественно в стенах института. Денис поздоровался, но Смольский только кивнул и вернулся к прерванному занятию. Лаборант даже порадовался. С таким соседом было проще.

Щёлкнул замок ванной комнаты, вышел Казаков в одних джинсах, влажный после душа. Крупный, весёлый, выше Муромцева, старший научный сотрудник лаборатории экологии бентоса был опытным водолазом и являлся вторым по значимости в отряде после Рощиной.

– Здравствуйте, Виктор Николаевич, – приветствовал его Муромцев, стараясь не показывать волнения.

– Денис! Как город, насмотрелись на красоты?

– Ничего так, – при воспоминании о трущобах всё внутри переворачивалось. – Вы тоже смотрели?

– Белкина навещал. Я тут Михаил Анатольевичу рассказывал, – Казаков энергично протёр короткую курчавую шевелюру гостиничным полотенцем.

– Как он? – с живостью спросил Муромцев.

– Плохо. Ещё от наркоза не отошёл. Стали операцию делать, а он взял и умер на столе. Еле откачали. Плохо экспедиция началась.

– Это случайность, – возразил Смольский.

«Знал бы ты», – мысленно съязвил Денис.

– Случайность есть непознанная закономерность, – авторитетно заявил Казаков. – Вот сейчас расскажу. Три года назад в Баренцевом море дело было. Мы обскребали драгой возвышенность Персея на предмет тамошнего ксенобентоса. И случилось так, что у нас оборвался трос. Делать нечего, надели на меня трёхболтовку и я полез спасать наш драгоценный ИС-1. Погрузился на сорок пять метров. Темно, вода мутная, не вижу ни черта. Пока добрался до короба, минут пятнадцать прошло и тут отрубается компрессор. По рации сообщают, что сломался шток насоса. Трандец, приплыли. Страшно, я вам доложу. Под тяжким-то гнётом водяной толщи, без подачи воздуха. Да ещё клапан подтравливает, как потом выясняется в процессе застревания. Начинает обжимать. Глаза лезут из орбит. Задыхаюсь, но держу себя в руках, не паникую, чтобы лишний кислород не расходовать. Ребята начинают качать ручной помпой, меня спешным порядком выдёргивают наверх. Без выдержки, на неё всем плевать, разоблачают и – в барокамеру. Ничего, полежал пять часов, обошлось.

– Это вы недолго на грунте проработали, – припомнил режимы декомпрессии Муромцев.

– Да, повезло, Денис. Драгу злополучную мы бросили. Водолазов в отряде больше не было, а меня под воду Швецов не пустил. Хватит, говорит, рисковать здоровьем из-за железа, пока там не остался.