Повседневная жизнь Соединенных Штатов в эпоху процветания и "сухого закона" - Андре Каспи

Через десять дней после объявления о вступлении США в войну генеральный штаб рассчитывал иметь 700 тысяч добровольцев, а их насчитывалось всего 4355. А между тем Франция и Англия требовали у Вашингтона отправки в Европу экспедиционного корпуса. Маршал Жоффр, командующий французской армией, уверял, что достаточно 500 тысяч человек. Маршала бурно приветствовали на улицах Вашингтона и Нью-Йорка. «Папаша Жоффр» — это победитель под Марной. Его обаяние покоряло толпу, особенно когда он, выступая, восклицал с забавным акцентом: «I do not speak English.[13] Да здравствуют Соединенные Штаты Америки!» Его компетентность производила впечатление на военных, а журналисты делали остальное, создавая миф о нем как о блестящем полководце. «Нью-Йорк тайме» сравнивали Жоффра с Аэцием,[14] сумевшим остановить гуннов, с Роландом и Оливье.[15] Заканчивалась статья славословием: «Люди видят в подобных необычайно мужественных личностях символ и надежду, ради которых стоит умереть, олицетворение страсти и поэзии, героев, не ждущих наград, способных, по примеру жителей Лиона в дни Французской революции, умереть за идею». И нью-йоркцы горячо аплодировали «человеку, остановившему немцев почти у ворот Парижа». Такова была пропагандистская операция, безусловно, необходимая для того, чтобы сломить последние аргументы против мобилизации. Неоспоримо и то, что союзники с нетерпением ожидали прибытия американцев на поля сражений.

Вообразим на мгновение эту импровизированную мобилизацию. Специальные комиссии спешат организовать просмотр мужчин от двадцати до тридцати лет. Взяты на учет десять миллионов человек. Не все из них будут мобилизованы, так как система основана на принципе отбора, но четыре миллиона найдены пригодными для военной службы. Многие ищут предлог, чтобы не попасть в число отобранных в армию. Молодые люди женятся в спешке, только чтобы избежать казармы. Вспыхивают выступления против мобилизации, как, например, в Нью-Йорке и Монтане. Фермеры Оклахомы, коренные американцы, даже вооружаются, чтобы противостоять мобилизации.

Один американский бизнесмен написал своему другу-французу: «Очень печально, что мы вступили в войну; но теперь, когда это произошло, мы пойдем до конца…. Мы будем участвовать в войне до последнего доллара и до последнего солдата…. Мобилизация проводится энергично. Нам нужно еще несколько месяцев, чтобы обучить новобранцев, а затем мы отправим их «за море», а если понадобится — отправим еще один миллион». Другой, более осторожный соотечественник попытался объяснить мобилизационную заминку: «Нужно время, чтобы подготовить необходимое количество солдат. Как известно, наша страна до сих пор была наиболее мирной в мире, а наша регулярная армия была смехотворно малочисленной для столь огромного государства».

Еще один штрих, свидетельствующий о царившей тогда атмосфере напряженности и борьбы. В октябре 1917-го в Нью-Йорке проходили муниципальные выборы. Кандидат от социалистов получил 21 процент голосов. В предвыборной кампании он настаивал на мире, яростно и неустанно выступая против «массового истребления нашего мужского населения, расточительного разбазаривания наших ресурсов в безумном поиске непостижимой демократии». В Чикаго аналогичный подсчет дал 34 процента голосов за социалистов; в Дейтоне (штат Огайо) — 44 процента; в Баффало (штат Нью-Йорк) — 25 процентов. Естественно, подобное сопротивление мобилизации было недооценено или о нем умолчали. А разве во Франции 1917–1918 годов много говорили об этом?

Мобилизация сопровождалась также пропагандой, пытавшейся поднять боевой дух. Сначала это делалось осторожно. Дескать, война, которую ведут США, — это крестовый поход, это священная миссия, направленная на защиту фундаментальных принципов демократии. Право и справедливость против автократии и варварства… Как только силы Зла будут побеждены, Добро восторжествует. Нет ничего справедливей этой борьбы. К тому же США не сражаются ни за какие новые территории, ни за какое материальное преимущество. Все, чего они хотят, — это мир «safe for democracy» (мир, где царит демократия), руководимый Лигой Наций, сплоченный удовлетворением требований притесненных народов.

В январе 1918 года президент Вильсон выдвигает программу из 14 пунктов. Один из его близких соратников кратко сформулировал убеждения, царившие тогда: «Мы — единственная нация, которая заняла в этой войне позицию, совершенно лишенную эгоизма. Все воюющие державы откровенно рассчитывали на распределение трофеев, тогда как президент Вильсон поднял моральную планку Америки. Намерение нашей страны — помочь остальному миру оказать ему услугу».

Подобная декларация в самом деле не была полностью фальшивой. Но в то же время не все и правда, так как США преследовали цели, каких пыталась достичь любая другая великая держава. Но для среднего американца это было неважно. Он усвоил, что его роль исключительная, а выполнение этой миссии требует самопожертвования, и что за рубежом он сможет понять истинные причины этой войны.

Были и другие, более энергичные способы воздействия на сознание. Был создан комитет информации, целью которого было заставить американцев осознать главные задачи момента. Была введена цензура в прессе. Добровольные ораторы выступали с краткими заявлениями, предпочтительно во время перерывов между сеансами в кинотеатрах. В этой пропаганде, естественно, избегали нюансов. Кто не поддерживает войну — тот агент немецкого милитаризма, их называли «Гансами». Началось преследование «внутренних Гансов», по образному выражению Теодора Рузвельта. Все немецкое вызывало страх или отвращение. Sauerkraut (кислая капуста) называлась теперь liberty cabbage («капустой свободы»). В городе Цинциннати (штат Огайо) решили убрать bretzels (соленые крендели с тмином), которые раньше выставлялись на стойках баров.

Сказалось влияние пропаганды и на медицинской терминологии. Корь называлась German measles. Ни один врач или больной не решались теперь произносить это название болезни со столь «постыдным определением». Стали говорить: liberty measles. Хуже того, стал распространяться страх перед шпионажем. Роберт Ла Фолетт, сенатор от штата Висконсин, голосовавший против вступления в войну, лишился мандата в этом штате и был изгнан из своего клуба. 15 июня 1917 года был срочно принят жесткий закон о шпионаже. Он предусматривал наказание сроком до 20 лет тюрьмы и штраф в десять тысяч долларов для тех, кто мог мешать мобилизации или помогать врагу в распространении ложных слухов, или подстрекать армию к неповиновению. Другое важное распоряжение: федеральная почта имела право отказаться отправлять любую корреспонденцию, которая, по мнению министра, могла бы призывать к предательству, вооруженному восстанию или нарушению законов. В результате пострадало несколько периодических изданий. Это был не запрет на появление, а асфиксия.[16] Нетерпимость приобретала тревожные пропорции. Один кинорежиссер был приговорен к 10 годам тюремного заключения: его фильм был посвящен американской революции, а англичане были представлены в нелестном виде, но ведь Великобритания была теперь союзником США! Юджин Дебс, выдающийся лидер социалистов, произнес пацифистскую речь в июне 1918 года. Результат: судебный процесс и осуждение его на 10 лет тюрьмы.