Предзнаменование - Валерио Эванджелисти

В холодных глазах Молинаса внезапно вспыхнул интерес.

— А есть вероятность, что выберут некоего Мишеля де Ностра Домина?

— Не слышал о таком, — ответил хозяин, но затем вдруг разинул рот и спросил: — Вы, случаем, не Мишеля де Нотрдама имеете в виду?

— Именно его, — ответил Молинас, непроизвольно прикрыв глаза.

— Он в кандидатах не числится. Он лучший друг и защитник Франсуа Рабле, еще один отъявленный безобразник, хотя сам еще «желторотый», то есть первокурсник. Вы не представляете, с каких пор…

Они вынуждены были прервать беседу. К Молинасу подошла девушка с распущенными светлыми волосами, в атласной кофточке, едва прикрывающей грудь, и схватила его за плащ.

— Почему на тебе эта черная штука? Ты что, хочешь умереть от жары? Сними ее, и тогда я тоже, может, что-нибудь сниму!

Хозяин остановил девушку повелительным взглядом.

— Этот господин не такой, как все. Ступай к подружкам. Если ты понадобишься, тебя позовут.

Девушка скорчила изящную гримаску, но сразу отошла. Хозяин, словно извиняясь, взглянул на путешественника.

— Такие уж нравы в этом городе. Как, впрочем, и во всей Франции, с тех пор как правят Валуа, — сказал он с улыбкой. Потом добавил, стремясь сменить тему разговора: — А вы и вправду не хотите снять плащ?

— Нет. — Молинас вовсе не был шокирован, поскольку ожидал чего-то подобного. — Я сяду здесь, — указал он на свободный столик. — Сначала обед, а потом я выберу комнату.

— Как пожелаете.

Хозяин поклонился и удалился на кухню.

Усевшись за столиком, Молинас осмотрелся. Под таверну, похоже, был переделан старый амбар. Потолочные балки держались на деревянных подпорках, в окнах кое-где виднелись остатки старой соломы, камин был сложен относительно недавно. Внимание гостя целиком переключилось на посетителей.

Особняком расположилась группа купцов, одетых в черный шелк, в шляпах с плюмажами, но преобладали студенты, всегда готовые перекинуться шуткой с очаровательным роем проституток, вьющихся вокруг, и при малейшей возможности распустить руки. Несколько солдат маялись от жары в своих кольчугах, а в сторонке прихлебывал в одиночестве красное вино священник с бледным лицом и трясущимися руками.

Молинас оглядел деревянную лестницу на галерею второго этажа, опоясывающую зал. Проститутки, отнюдь не все молоденькие и хорошенькие, стремились затащить клиентов наверх, однако ни студенты, ни солдаты не шли дальше подмигиваний и смачных шлепков. На всех столиках, за исключением того, где сидели купцы, было по одному графину и возле него множество стаканов. Видимо, здесь мало кто мог похвастаться избытком денег.

Внимание Молинаса привлек шум голосов на улице, и тотчас же в таверну ввалилась компания молодежи. Они хохотали, и их смеющиеся лица не вязались с мрачноватым, темно-красным цветом платья, который оживляли только белые воротники.

Юноша, возглавлявший группу, сбросил широкополую шляпу.

— Ладно, друзья, от лишнего усердия в науках мозги лопнут. Чтобы они перестали дымиться, есть два средства: стаканчик вина и уютная девичья грудь. Я правильно говорю, Мишель?

— Прекрасно сказано, Франсуа!

Острый взгляд Молинаса сразу впился в говоривших. Тот, кого назвали Франсуа, казался чуть старше остальных. На умном круглом лице блестели карие глаза, под пышными черными усами угадывался подвижный чувственный рот, длинные волосы локонами спадали на затылок.

Мишель был пониже ростом и худее, носил круглую бородку, а его серые глаза, хоть и блестели весельем, сохраняли суровое, если не сказать жесткое выражение. Юный возраст своего хозяина выдавали только румяные щеки да высокий лоб без единой морщинки. Его жесты были куда спокойнее, чем у Франсуа, плотно сжатые бледные губы оттеняла полоска усов, расширявшихся от середины к краям.

Едва компания расселась за длинным столом, как все проститутки, а за ними и служанки разом побросали других клиентов и столпились вокруг них. Франсуа тут же протянул руки к самой цветущей из девушек.

— Иди сюда, Коринна, приласкай меня, — воскликнул он, изображая отчаяние. — Ты не знаешь, сколько раз ты мне снилась!

Пышная, сложенная, как Юнона, блондинка ловко увернулась от его рук.

— Нет, господин Рабле. Вы знаете, каков порядок. Сначала деньги, потом услуги.

И Коринна, притворно защищаясь, как бы случайно потянула за шнурок, стягивавший блузку, и сразу стала видна складочка, разделявшая две роскошные розовые округлости.

— Но я прошу только самую малость. Разве я не имею права? — стонал Франсуа, протянув руки.

— Друг мой, ты позабыл, что совсем недавно был бенедиктинцем, а еще раньше францисканцем, — вступил в беседу Мишель. Он с комично строгим видом погладил бородку и соединил пальцы рук. — Мой долг напомнить тебе об обете целомудрия, о котором ты часто говоришь. Пожалуй, слишком часто.

Франсуа прыснул со смеху.

— Целомудрия? Сразу видно, что ты никогда не был в монастыре. Единственное, что ограничивает разврат монашеской братии, — это ужасающая грубость большинства из них и тех женщин, что вертятся вокруг. — Он указал на Коринну, которая стояла, уперев руки в пышные бока и коварно выставив грудь на показ. — В монастырях, где я бывал, наша подружка пришлась бы не ко двору: она слишком красива и добродетельна!

В ответ ему раздался взрыв хохота, такого заразительного, что самой Коринне пришлось вытирать глаза. Во всем зале только Молинас и священник с трясущимися пальцами оставались серьезными. Священник налил себе еще вина, словно стремился забыть услышанное. Его покрасневший лоб покрылся каплями пота.

Когда всеобщее веселье слегка поутихло, худенький студент с редкими светлыми волосами тихо сказал, как бы размышляя вслух:

— Хорошо, что мы в Монпелье, а не в Тулузе. Если бы мы учились там, нас бы давно упрятали за решетку как богохульников.

Ответа не последовало, потому что хозяин гостиницы как раз появился в дверях с несколькими графинами вина и принялся расставлять их по столам. Веселье погасло. Не дожидаясь стаканов, Рабле поднял графин и поднес к губам. Потом сказал, вытирая усы тыльной стороной ладони:

— Антуан прав. Тулуза — столица фанатизма. Там уже три столетия правит инквизиция.

Услышав слово «инквизиция», Молинас вздрогнул. Он не заметил, как к его столу подошел трактирщик с блюдом жареной телятины под соусом из уксуса, сахара и корицы и порцией красного вина. Хозяин что-то сказал ему, но он не расслышал. Он весь превратился в слух, чтобы разобрать, что говорилось за столом у студентов.

Рабле повернулся к Мишелю.

— Ты ведь кое-что об этом знаешь, верно? Ты же учился в Тулузе, прежде чем приехал в Монпелье.

— Учился, если можно так сказать, — пожал плечами Мишель. — И Антуан Сапорта, и ты, вы оба верно уловили суть: в Тулузе инквизиция контролирует каждый. И университет — не исключение. Ученые боятся обвинений в ереси, поэтому молчат о своих знаниях. Все предметы должны быть согласованы либо с предписаниями Библии, как бы абсурдны они ни были, либо с теми греческими философами, которые считаются приемлемыми с точки зрения христианства. Практически только с Аристотелем. Все живут в страхе, и камеры для богохульников — только одно из проявлений всеобщей тупости.