Предзнаменование - Валерио Эванджелисти

Нострадамус сглотнул, и голос вернулся к нему.

— Ларпалус, или кто бы ты ни был… — Он помолчал, чтобы голос обрел уверенность. — Кто этот Владыка Ужаса, что спустится с неба в тысяча девятьсот девяносто девятом году? И седьмой месяц — это июль или август по грегорианскому календарю? — Ему никак не удавалось заставить голос не дрожать.

Он прекрасно знал, что ответа не получит, но надеялся, что его посетит еще одно пророческое видение. То, что он увидел, ужасное и разрушительное по своей мощи, длилось всего лишь миг. Он закрыл лицо руками.

— Нет, нет! Снова он!

Долго оставался он так, потом оторвал пальцы от лица, взглянул на кота и промолвил, стараясь следить за интонацией голоса:

— Это он, он Владыка Ужаса? Это Ульрих?

Вместо ответа кот перестал сверлить его взглядом, опустился на четыре лапы и снова замяукал. Потом повернулся, прыгнул на потертый диван, а с него — на подоконник. Красный огонь в глазах потух, и он бесшумно растворился в темноте среди крыш, освещенных луной.

Бледный как смерть Нострадамус слушал в тишине, как оглушительно колотится в груди сердце. Он взял было со стола листок, на котором писал, но снова уронил его и потер опущенные веки большим и указательным пальцами. «Нет, это слишком жестоко». Он представил себе человечество 1999 года во власти Ульриха, этого воплощения жестокости и зверства. Этого нельзя допустить. Он должен разрушить коварные планы того, кто был некогда его учителем, а теперь стал непримиримым врагом. Только он, Мишель Нострадамус, сможет отвести угрозу вторжения Владыки Ужаса. Однако для того чтобы это осуществить, ему придется проникнуть в царство Абразакса и, возможно, остаться там навсегда. Нечего и пытаться сделать это в одиночку.

Ему сразу вспомнились трое, которые, как и он, обладали способностью двигаться в другом измерении. Все они были некогда его заклятыми врагами. И, тем не менее, он в них нуждался. Сейчас он постарается вызвать их образы в памяти с максимальной точностью. Он представил себе всю свою жизнь, отыскивая лица тех, кто ненавидел его со всей силой и страстью.

За окном раздалось отдаленное кошачье мяуканье. Нострадамус сжал в пальцах давешнюю лавровую веточку и встряхнул ее, одновременно взывая к образам своих ненавистников сквозь барьеры времени.

По главной улице Монпелье, поднимая облако пыли с мостовой, давно не видавшей дождя, с грохотом катила карета. В этот час давал о себе знать провансальский зной, особенно удушливый жарким летом 1530 года, и неспешно проезжавший экипаж без опознавательных знаков привлек внимание разве что пары торговцев, дремавших за прилавками. Подняв головы и проводив карету глазами, они снова погрузились в сон.

Карета остановилась возле таверны, у которой рядом с обычной веткой плюща на вывеске красовалась засушенная голова дикого кабана с вытаращенными глазами. Вывеска гласила: «Ла Зохе», но ничто не указывало на значение этого загадочного названия. Услышав ржание четверки коней, господин Молинас отодвинул занавеску кареты, осторожно выглянул наружу и облегченно вздохнул. Путешествие кончилось. Он был измотан тем, что ему пришлось провести более пяти часов в тряской карете, сидя на жесткой скамейке без подушек.

Кучер уже спрыгивал с запяток, чтобы открыть дверцу. Молинас резким жестом остановил его:

— Нечего мной заниматься, подумай о лошадях.

Кучер коротко кивнул в знак согласия и направился к конюхам, уже выходившим из конюшни таверны.

Молинас оправил спадавший с узких плеч черный плащ, смотревшийся несколько странно в столь жаркую погоду. Однако на горных перевалах Пиренеев плащ очень пригодился, и он не собирался отказываться от привычного комфорта. К тому же, сними он плащ, ему не удалось бы спрятать от посторонних глаз короткую шпагу, висевшую сбоку, и кинжал в ножнах, подшитых к изнанке шерстяной куртки.

Вновь прибывший хмуро взглянул на хозяина таверны, толстяка, чья пышущая здоровьем физиономия расплылась в широкой улыбке.

— Добро пожаловать, сударь! — еще издалека крикнул трактирщик. — Вы с багажом? Я тотчас велю разгрузить.

Молинас показал на большой черный сундук, прикрученный к платформе позади кареты.

— Только этот. Скажите слугам, пусть несут поосторожнее, там хрупкие вещи.

— Не извольте сомневаться! — Трактирщик отдал распоряжения подошедшему пожилому слуге и указал на вход в таверну. — Входите, сударь. Как долго вы рассчитываете задержаться?

— Не знаю, да вас это и не должно интересовать. Во всяком случае, довольно надолго. Я заплачу хороший аванс.

— О, не беспокойтесь. Я спросил просто так, чтобы спросить.

Хозяин, немного испуганный, но воодушевленный упоминанием об авансе, проследовал ко входу в таверну. Вместо двери он был завешен занавеской, и над ней нависал балкон второго этажа. Трактирщик отодвинул занавеску и жестом пригласил путешественника внутрь здания, откуда доносился аппетитный запах жареного мяса.

— Располагайтесь, сударь, я быстро распоряжусь насчет обеда. Моя гостиница славится кухней, да и наше вино Мирво выдержит любые сравнения.

Молинас задержался на пороге.

— У вас здесь спокойно?

Хозяин вдруг очень смутился.

— По части спокойствия благополучно не всегда, — признался он. — Видите ли, Монпелье имеет несчастье быть университетским городом. Здесь множество студентов из Лангедока, со всего Прованса, даже из Испании и Италии. Они много шумят и озорничают, на этот счет сомневаться не приходится… — Толстяк поднял руки, выставив вперед ладони. — Но так во всем городе. Вы не найдете гостиницы более спокойной, чем моя.

Хозяин, видимо, ожидал от гостя какой-нибудь возмущенной реакции и был очень удивлен, когда человек в черном плаще, вопреки ожиданиям, в первый раз улыбнулся.

— Ничего страшного, — сказал он.

Молинас шагнул в просторную комнату, переоборудованную под таверну, которая была уже полна народа, хотя до обеда еще оставалось время. Он отметил преобладание бедно одетой молодежи. Только пару столиков возле потухшего камина занимали пожилые торговцы, занятые обсуждением своих дел. Гул их голосов заглушал доносившееся из кухни шипение жарящегося мяса.

Взгляд путешественника упал на гирлянды лавровых листьев, свешивающиеся с потолка.

— Здесь готовится праздник?

Хозяин неопределенно махнул рукой.

— Не совсем. Завтра тут будут выбирать студенческого старосту. Того, кто когда-то звался аббатом, а еще раньше — королем. — Улыбка исчезла с его лица. — Говорят, самый вероятный кандидат — господин Франсуа Рабле.

И это будет ошибкой: он здесь главный безобразник. Он приехал недавно, но уже показал себя во всей своей красе. Даже его предшественник, господин Гийом Рондле, уж на что был повеса, а все-таки не такой, как этот.