Орел девятого легиона - Розмэри Сатклиф

Он не сразу сошелся с остальными командирами. Хирург, который, судя по всему, жил здесь, как и квартирмейстер, постоянно, был человек незлобивый, вполне довольный своей тихой заводью, лишь бы в ней водилась местная огненная вода. Зато квартирмейстер был личностью весьма несносной — сердитый рыжеволосый субъект, которого обошли чином, и теперь он пыжился, желая показать, какая он важная персона. Луторий, командовавший единственным гарнизонным эскадроном дакийских всадников[9], все отпущенное ему природой дружелюбие расходовал на лошадей, а с людьми, включая и своих солдат, был замкнут и угрюм. Пятеро подчиненных Марку центурионов были настолько старше и опытнее его, что сперва он не знал, как себя с ними вести. Не так-то легко, имея за плечами меньше года службы в рядах легиона, указать центуриону Павлу, что его виноградная трость слишком часто гуляет по спинам рядовых; или втолковать центуриону Гальбе, что, каковы бы ни были порядки в других когортах, центурионы Четвертой Галльской не будут брать взяток со своих солдат за освобождение от тяжелых работ, пока он, Марк, командует когортой. В конце концов он справился с этим, и, хотя сперва Гальба и Павел внутренне бесились и проклинали в разговорах между собой всяких молокососов, впоследствии, как ни странно, они совсем неплохо с ним ладили. А уж с помощником у Марка с первой минуты установилось деловое понимание, которое со временем переросло во взаимную симпатию. Центурион Друзилл, как и большинство ему подобных, выбился в младшие командиры из рядовых; он участвовал во многих сражениях и обладал собранным по крупицам жизненным опытом и запасом суровых советов, а Марк в то лето в последних особенно нуждался.

День начинался со звуков трубы, игравшей на валу побудку, и кончался вечерней перекличкой часовых. А в середине шел сложный рисунок из парадов и тяжелых работ, дозоров, уборки конюшен и строевых учений с оружием. Приходилось Марку исполнять также и обязанности судьи: случалось, кто-то из солдат обвинял местного жителя в том, что тот продал ему никчемную собаку; бывало, бритт жаловался на то, что кто-то из гарнизона украл у него всю домашнюю птицу, или же даки и галлы ссорились по довольно невразумительной причине из-за какого-нибудь родового бога, о котором Марк слыхом не слыхивал.

То был нелегкий труд, особенно на первых порах, и Марк был благодарен центуриону Друзиллу. Но солдатский труд был у него в крови, равно как и труд земледельца, и трудиться он любил. А кроме того, иногда удавалось и поохотиться — охота в этих краях была славная, как и обещал Хиларион.

Всегдашним его спутником и проводником во время охоты был бритт немногим старше его, охотник и торговец лошадьми по имени Крадок. Однажды утром в конце лета Марк, захватив охотничьи копья, вышел из крепости, чтобы, как повелось, зайти за Крадоком. Было очень рано, солнце еще не встало, и между холмами лежало белое море тумана. В такое утро запахи прибивает книзу. Марк принюхивался к сырому рассветному воздуху, как охотничья собака. Но обычного радостного подъема перед охотой он сегодня не испытывал, потому что был встревожен. Правда, не очень, но все-таки настолько, чтобы тревога смогла отнять остроту удовольствия. В голове у него без конца вертелся ходивший по крепости слух: последние два дня поговаривали, что в округе появился странствующий друид. Нет, нет, ни один человек не видел его собственными глазами, ничего определенного никто сказать не мог. И все же, памятуя предупреждение Хилариона, Марк постарался разузнать все, что мог. Расследование не дало, разумеется, ни малейших результатов. Но даже если все было неспроста, расследование и не могло дать результатов. От местных жителей, присягнувших на службу Риму, нечего было ждать: если их симпатии принадлежат Риму, они ничего не будут знать сами; если они верны племени, то ничего не скажут. Быть может, все это от начала до конца выдумка, так, летучий слушок, какие проносятся время от времени, будто неизвестно откуда взявшийся порыв ветра. Но все равно надо смотреть в оба и держать ухо востро, тем более, что третий год подряд будет плохой урожай. Об этом можно было судить по лицам мужчин и женщин, а также по небольшим хлебным полям, где колосья сморщились и высохли. А плохой урожай всегда сулит беду.

Миновав форум и пробираясь между тесно скученными хижинами, Марк снова поразился тому, как мало сказалось здесь влияние Рима. Жители приспособили форум и базилику под рынок. Считанные единицы из числа мужчин отставили свои охотничьи копья и сделались римскими должностными лицами, мелькали даже римские туники. На каждом шагу попадались винные лавчонки, ремесленники мастерили разные вещицы, чтобы угодить гарнизону, торговцы продавали солдатам собак, шкуры, овощи, бойцовых петухов, а дети бежали за солдатами и клянчили динарии. И все равно чувствовалось, что в Иске Думнониев Рим всего лишь новый побег, привитый к старому стволу, и привой еще не принялся.

Марк достиг кучки строений — они принадлежали Крадоку, — свернул к жилой хижине, остановился перед входом и просвистел несколько тактов песенки, которая была сейчас в меде среди легионеров; он всегда таким образом возвещал о своем приходе. Кожаная занавеска, служившая дверью, немедленно отодвинулась, однако вместо охотника показалась молоденькая женщина, державшая у бедра важного загорелого младенца. Она была высокая, как большинство местных женщин, и держалась, как королева. Но главное, что заметил Марк, это выражение ее лица — недоверчивое, настороженное, она словно опустила на глаза завесу, чтобы Марк не прочел ее взгляда.

— Муж там, позади хижины, с упряжкой. Если командир обойдет дом, он его найдет, — сказала она и сразу же сделала шаг назад. Кожаная занавеска упала и разделила их.

Марк обошел хижину кругом. Услышав голос охотника и тихое лошадиное ржание, он двинулся в том направлении. Миновав поленницу и привязанного за ногу петуха, чьи яркие перья отливали металлическим блеском, выделяя его среди более тускло оперенных кур, Марк достиг хижины, выполнявшей назначение конюшни, и заглянул внутрь. Крадок обернулся и вежливо с ним поздоровался. Марк ответил на приветствие. Он к этому времени уже научился говорить по-кельтски, и довольно бойко, хотя и с ужасающим акцентом. Он всмотрелся в сумрак за спиной Крадока.

— Я и не знал, что у вас тут правят четверкой, — сказал он.

— Мы не гнушаемся перенять кое-что у Рима. А тебе не доводилось видеть мою упряжку раньше?

Марк покачал головой:

— Я даже не знал, что ты возница. Хотя, по правде говоря, я мог и догадаться. Бритты все возничие.

— Командир ошибается. — Крадок провел рукой сверху вниз по лоснящейся лошадиной шее. — Бритты все так или иначе умеют править лошадьми, но не все — возницы.

— Но ты, надо понимать, возничий?

— Меня считают одним из лучших в моем племени, — со сдержанным достоинством ответил Крадок.

Марк шагнул внутрь.

— Могу я посмотреть твоих лошадей? — спросил он, и хозяин молча отступил в сторону, пропуская его.

Лошади не были привязаны, они подошли к Марку и, как собаки, с любопытством обнюхали ему грудь и протянутые руки, — четверка безупречно подобранных, масть в масть, черных жеребцов для колесницы. Марк вспомнил свою арабскую упряжку, на которой иногда ездил в Риме. Здешние были помельче, не выше четырнадцати ладоней, как он прикинул на глаз, более мохнатые, пожалуй, не по росту коренастые, но в своем роде совершенные: кроткие, умные морды, нежные, как лепестки цветов, стоячие уши, трепещущие ноздри, выстланные изнутри ярко-красным, грудь и задние ноги — широкие и мощные. Марк поворачивался от одной к другой, по очереди лаская их, привычно проводя рукой вдоль их гибких тел от гордой шеи к ниспадающему хвосту.