Миф. Греческие мифы в пересказе - Стивен Фрай

— Ой нет, Мать-земля, — сказала она, выслушав Гею. — В этом замысле я никакого участия не приму. Предвижу одно лишь недоброе от него. Кроме того, я беременна…

— Да чтоб тебя! — рявкнула Гея. — От кого? От Коя небось.

И не ошиблась: брат Фебы Кой и был ее супругом. Еще более разъяренная Гея ринулась прочь, к оставшимся отпрыскам. Ну хоть у кого-то же кишка не тонка ввязаться в борьбу?

Заглянула к Фемиде, которую позднее станут повсеместно считать воплощением справедливости и мудрого совета[9], и та мудро посоветовала матери выбросить из головы неправедную мысль о свержении Урана. Гея внимательно выслушала мудрый совет и — как все мы, хоть смертные, хоть нет, — отмахнулась от него, решив испытать отвагу своего сына Крия, состоявшего в союзе с дочерью Геи от Понта — ЭВРИБИЕЙ.

— Убить отца? — Крий уставился на мать в недоумении. — Н-но как… В смысле… за что? В смысле… ой.

— А нам-то что с этого, мама? — спросила Эврибия, известная как «сердце — камень».

— Ой, да весь мир и все, что в нем есть, — сказала Гея. — И делить это все с тобой?

— Делить это все со мной.

— Нет! — сказал Крий. — Уходи, мама.

— Тут есть о чем подумать, — сказала Эврибия.

— Слишком опасно, — сказал Крий. — Запрещаю.

Гея ощерилась — и ушла к своему сыну Иапету.

— Иапет, милый ребенок. Сокруши чудовище Урана и правь со мной!

Голос подала океанида Климена, родившая Иапету двоих сыновей и беременная третьим.

— Что это за мать такая, если предлагает подобное? Сыну убить собственного отца — страшнейшее преступление. Весь Космос на уши встанет.

— Не могу не согласиться, мам, — сказал Иапет.

— Будь проклят и ты, и дети твои! — рявкнула Гея.

Материнское проклятие — жуткая штука. Мы еще убедимся, как досталось на орехи детям Иапета и Климены — АТЛАНТУ, ЭПИМЕТЕЮ и ПРОМЕТЕЮ.

Рея, одиннадцатый ребенок, с кем Гея переговорила, ответила, что сама не станет лезть, однако — вскинув руки навстречу зверскому шквалу материнских оскорблений — предположила, что брату Кроносу, последнему из сильных красивых детишек, затея избавиться от папаши может и понравиться. Она, Рея, много раз слышала, как Кронос клянет Урана и его власть.

— Неужели? — вскричала Гея. — Правда? И где же он? — Наверное, мыкается по пещерам Тартара. Они с Тартаром очень ладят. Оба сумрачные. Унылые. Угрюмые. Устрашающие. Жестокие.

— О боже, только не говори, что влюблена в Кроноса… — Замолви за меня словечко, мамуль, а? Он такой мечтательный. Ах эти черные пылкие очи. Грозовые брови. Долгие молчания.

Гея всегда считала, что долгие молчания ее младшенького — признак неразвитого интеллекта, не более, однако благоразумно воздержалась от комментариев. Уверив Рею, что, конечно же, она от души порекомендует ее Кроносу, Гея устремилась вниз, вниз, вниз, в пещеры Тартара.

Если уронить бронзовую наковальню с небес, до земли она будет лететь девять дней. Если бросить ту же наковальню с земли, Тартара она достигнет за те же девять дней. Иными словами, земля находится на полпути между небом и Тартаром. Или, скажем так, от Тартара до земли столько же, сколько от земли до неба. Короче, очень глубоко это место, пропасть, однако оно не просто какое-то место. Не забывайте, что Тартар — тоже первичная сущность, возникшая из Хаоса одновременно с Геей. И потому, когда та явилась к нему, они встретились как родственники.

— Гея, ты растолстела.

— Ты выглядишь ужасно, Тартар.

— Какого ада тебе тут надо?

— Заткнись ненадолго — и я тебе расскажу…

Подобные колкости не помешают им позднее совокупиться и родить ТИФОНА — жутчайшее и убийственнейшее из всех чудищ[10]. Но сейчас Гея не в настроении ни для любовных утех, ни для обмена оскорблениями.

— Слушай-ка. Сынок мой Кронос не тут ли?

Брат обреченно вздохнул.

— Почти наверняка. Велела б ты ему оставить меня в покое. Весь день только и делает, что таращится на меня этими своими воловьими глазами, раззявивши рот. Кажется, у него ко мне некая мужская влюбленность. Прически носит как у меня да подпирает собой деревья и валуны, весь несчастный, неприкаянный и непонятый. Словно ждет, чтобы с него картину писали или вроде того. Когда не пялится на меня — вперяется вон в тот лавовый колодец. Там он сейчас и есть, смотри. Вложи ему ума, будь любезна.

Гея направилась к сыну.

Вообще-то Кронос (или крон, как он иногда представлялся) не был таким уж страдающим и уязвимым эмо-юношей, каким мы могли бы его себе вообразить со слов Реи и Тартара: Кронос — сильнейший в своем и без того невообразимо сильном племени. Сумрачно красив он был, это уж точно, и угрюм, да. Окажись у него примеры для подражания, в самом погруженном в себя состоянии он, вероятно, отождествлялся бы с Гамлетом, а в самом необузданно мрачном — с Жаком[11]. Константин из «Чайки» с намеком на Моррисси[12]. Было в нем, впрочем, и кое-что от Макбета — и ой как немало от Ганнибала Лектера, в чем нам еще предстоит убедиться.

Кронос первым на свете установил, что сумрачное молчание зачастую считается признаком силы, мудрости и уверенности в себе. Младший из дюжины братьев и сестер, отца он ненавидел всегда. Глубокий, всепроникающий яд зависти и обиды уже начал разъедать ему рассудок, но Кроносу удавалось скрывать силу своей ненависти от всех — кроме обожавшей его сестры Реи: та была единственным членом семьи, кому Кронос осмеливался показывать свое истинное лицо.

Пока они выбирались из Тартара наверх, Гея влила в его восприимчивые уши еще больше яду.

— Уран жесток. Он безумен. Опасаюсь и за себя, и за всех вас, мои возлюбленные чада. Идем же, мой мальчик, идем.

Она привела его на гору Офрис. Помните причудливый и ужасный предмет, о котором я вам рассказал? Который Гея создала и спрятала в горной расселине перед тем, как отправиться навещать детей? Сейчас Гея привела Кроноса к тому месту и показала ему свое творение.