Бытовая химия - Мил Миллингтон

Я прыгнул на диван с большим энтузиазмом. С таким воодушевлением, что он опрокинулся и мы с Джордж, оказавшись в объятиях друг друга, свалились на пол. Мы все еще катились по полу, но нам уже не терпелось начать действовать. Кожа соприкасалась с кожей, губы, языки и кончики пальцев, волосы, их можно было гладить и теребить. Горячее дыхание, руки, жадно шарящие по всему телу, идущие дальше наших мыслей, мы были вселенной, раскаленной прикосновениями. Все это происходило на самом деле. В этой реальности была такая непосредственность восприятия, а каждое ощущение было настолько насыщенным, что любая другая действительность казалась по сравнению с происходящим расплывчатой, бледной, приглушенной и достойной лишь сожаления. Если бы я живописал этот момент в книге за моих героев, я знаю, как сделал бы это. Если бы передо мной стояла цель оформить произошедшее как художественный вымысел, а не описать его как явление природы, я бы связал воедино целую бурю мыслей: конфликты, вопросы и сомнения. Потому что именно так вы должны поступать, если вы писатель, ведь мастерство писателя – умение описать внутренний мир. Даже в самых обычных ситуациях – особенно в самых неприметных – ваши персонажи изучают себя и задают себе вопросы. И чем сложнее, многослойнее и утонченнее мысли человека в тот момент, когда он вовлечен в нечто первородное, дикое и грубое, тем более талантливым писателем вас будут считать. Неправда, что писатели и читатели легко вступают в тайный сговор. Так что если бы я описывал этот момент как писатель, я бы сказал так: «Том заметил, что Джорджи состоит из отличий. Все, что бы она ни делала: как двигалась и прикасалась к нему, какой издавала запах и какой была на вкус, определяло ее не как Джордж, а как не-Сару. Невозможно было почувствовать что-либо, не подвергая это ощущение сравнению. Каждый новый сюрприз, преподнесенный Джордж, был одновременно и радостью обновления, и напоминанием о собственной вине, возбуждающим и причиняющим острую боль.

Лежа голым на гостиничном полу, я трахался таким бессовестным образом, изменяя Саре, что мои мысли выстроились в бесконечный крик «А-а-а-а!». В моей голове не было ничего, кроме этого бессмысленного вопля: мы катались по полу, не проронив ни единого связного предложения, сношаясь, как дикие псы.

И это было потрясающе.

– Я думала, ты не куришь, – сказала Джорджи, когда я потянулся к пачке сигарет и вынул одну. Мы свернулись калачиком на диване под пуховым одеялом, которое Джорджи ловко стянула с кровати. В комнате было не очень холодно, но приятнее свернуться в комочек под чем-то. К тому же чувствуешь себя слегка неловко, оставаясь голым после секса. Словно вы уже покончили со всеми любовными делами, а нагота осталась. Такое же ощущение бывает, когда вы смотрите на еду, оставшуюся на столе после вечеринки.

– Ну… да. – пожал я плечами, стискивая ее руку с зажигалкой и придвигая к своей сигарете.

Я перестал класть сахар в чай много лет назад. Спросите людей, кто сделал то же самое, и они все ответят вам одно и то же. Сначала чай на вкус просто ужасен, его можно заглатывать только усилием воли, но проходит несколько месяцев, вы привыкаете, и он кажется вам совершено приемлемым. Потом однажды вы случайно отпиваете чай из чужой чашки, принадлежащей тому, кто все еще пьет чай с сахаром, и «фу!» – это просто теплый компот, и вы уже не можете себе представить, как вы когда-то могли любить этот мерзкий напиток.

В отличие от сахара в чае, бросать курить – совсем другое дело. Вы можете миновать стадию изначальной нелюбви к чаю без сахара, просто перестав его пить. Если вы бросаете курить, то каждую секунду, каждую долю секунды обречены на ощущение, что вы не курите, и избежать этого нет никакой возможности. Более важен тот факт, что чай с сахаром становится противен вам уже через несколько месяцев. Если же вы курильщик, то могут пройти месяцы и годы, но вы никогда не теряете ощущения, что неплохо было бы выкурить сигарету, вот сейчас, например.

Вы готовы пойти на все, что угодно, лишь бы у вас появилось достаточное основание для того, чтобы выкурить хотя бы еще одну сигарету. Иногда бывает, что люди даже мечтают о том, что попали в очень серьезную автокатастрофу, всего лишь чтобы обрести право закурить и успокоить нервы.

Я был занят целесообразностью выкуриваемой мной сигареты (этой восстановленный мною сигареты, самой божественной из всех сигарет) и решил, что совершаю вполне законное действие, учитывая пугающий масштаб ситуации. Это напоминало радостное возвращение блудного сына, тайно приветствуемый триумф удовольствия над разумом.

Я взглянул на часы: 00.34.

Джорджи поймала мой взгляд.

– Сара? – спросила она тихо. Стоило произнести всего лишь одно слово… Я предпочел бы любую формулировку или заданный самым неприятным образом вопрос, только бы в них не было имени Сары. Но Джорджи просто произнесла ее имя, и я не мог ничего поделать. Предполагаю, в этом имени заключались все вопросы, которые только можно задать.

– Да, – ответил я, судорожно поднося ко рту сигарету.

– Она будет волноваться где ты?

– Может быть. Не уверен. Возможно. Хотя я могу быть на вечеринке после шоу, наверное.

Не так уж и поздно, на самом-то деле. Не то чтобы я дал Саре понять, что буду долго отсутствовать. Я вообразил, что она спросит меня, когда я вернусь, почему я не позвонил и не сказал, что задержусь. Не зло, просто чуть-чуть обиженно, потому что так просто позвонить, а я не позвонил, что выглядело, мягко говоря, не очень.

Как и следовало ожидать, теперь мысль о том, чтобы позвонить Саре, преследовала меня, понимающе усмехаясь. Было не так уж поздно, но все равно уже за полночь, и, как известно, когда я последний раз разбудил Сару поздним звонком, она первым делом спросила, не переспал ли я с кем-нибудь. А нервы мои были явно ни к черту, чтобы вести двойную игру. И в любом случае… Боже, ну вы понимаете, что я имею в виду. Изменить тембр голоса на изнуренный: «Это просто ужас, Сара, эти типы-журналисты невыносимы, но я никак не могу отсюда выбраться». Или объяснять, как я застрял на какой-то нудной вечеринке: «Послушай, мне пора идти. Нужно переговорить с каким-то уродом-продюсером, пока», а в это время на самом деле сидеть голым рядом с Джорджи… Как тошнотворно муторно это бы прозвучало. Даже во лжи есть кодекс чести.

– Знаешь, я люблю Сару, – сказал я.

Ужас, что я такое сказал! Губительное для новой любви, отвратительное клише, в такие моменты все говорят одно и то же – эту печальную глупую фразу. Я тут же застыдился собственного беспробудного идиотизма и смехотворной банальности. Как я мог произнести это древнейший штамп, когда сама ситуация со мной и Джорджи была такой уникальной?

– Я знаю, – ответила Джордж. Поддерживая меня, она показала, что готова соблюдать правила игры, если я хочу их придерживаться.

Я стряхнул пепел тщательно как никогда.

– А что насчет тебя и Дарена Бойла?

– Меня и Дарена? – Она издала короткий горловой смешок и придала голосу официальность, словно для интервью прессе. – Я и Дарен просто хорошие друзья.