Позови меня - Барбара Картленд

Кроме того, было великое множество разных местных сортов сыра и один совершенно особый — изготовляемый из овечьего молока в окрестностях Сорренто.

Все это было необыкновенно вкусно, а на десерт они ели персики — Уинстон почистил для нее один и предложил в стакане белого вина, а потом фиги и грецкие орехи — еще одно любимое лакомство жителей Сорренто.

Потом был кофе во фляге, сохраняющей тепло, — Уинстон пришел от него в восторг.

— Как хорошо! — блаженно воскликнул он.

— Да, хорошо, — согласилась Марина. — Но есть маленькая неприятность — меня так разморило, что мое страстное желание осматривать остров уменьшилось ровно наполовину.

Она уложила в корзины остатки еды, ножи, вилки и посуду, затем с сомнением посмотрела на Уинстона, лежавшего на спине на травке, — точно так же, как и перед едой.

— Я чувствую, нам нужно срочно подниматься, чтобы успеть посмотреть остальную часть острова, — сказала она осторожно.

— Сейчас слишком жарко, — ответил он. — Ни один благоразумный итальянец в это время дня и носа не высунет из дома. Отдохните немного, Марина. Сиеста полезна и для души, и для тела.

Растянувшись в полный рост на мягкой траве, девушка стала вдыхать ароматы цветов и запахи трав — запахи юной нетронутой природы.

— Вот и правильно, — одобрительно произнес Уинстон. — Не люблю суетливых женщин!

— А я суетливая?

— Нет. В вас есть безмятежность, которая мне нравится и которой я завидую.

— А я завидую вам.

— В чем же?

Он приподнялся на локте и с интересом посмотрел на нее.

Ей был виден его силуэт на фоне ветвей, сквозь которые пробивались солнечные лучи, образуя вокруг его головы светлый нимб.

— Я завидую вам, — ответила она, — потому что вы так уверены в себе и успеете еще так много сделать в этом мире…

Уинстон не ответил.

Тут она поняла, что он смотрит на нее, и смутилась, увидев его какой-то странный взгляд. Вдруг он сказал:

— Вы такая милая! Я никогда еще не встречал никого милее вас!

Его губы нашли ее рот, и ей показалось, будто он слетел с неба и сразу завладел ею.

Сначала его поцелуй был нежен, и ее губы были мягки и податливы под его губами. Потом его рот стал требовательным и настойчивым, и она почувствовала уже знакомую дрожь во всем теле, но более сильную и нестерпимую.

Все ее существо как бы пронизал сильный свет, наполнив тело незнакомым ей огнем и восторгом.

Ей показалось, что вся красота вокруг них проистекает от этого чувства. Голубизна моря и неба, волшебная прелесть острова, цветы и каждый листочек на дереве — все было частью этого чуда, происходящего между ними…

На свете не было ничего, кроме Уинстона. Он заполнил собой Вселенную, и она уже не могла ощущать себя отдельно от него.

Наконец он поднял голову и сказал:

— Любовь моя, я не могу тебе сопротивляться! Ты взяла меня в плен в тот самый момент, когда я увидел тебя в храме и подумал: передо мной — Афродита!

— А я подумала… ты… Аполлон! — прошептала Марина.

Ей трудно было говорить — она дрожала, чувствуя, как кровь бьется в ее теле под его поцелуями.

— О чем же еще мы можем спрашивать друг друга! — воскликнул Уинстон.

Он опять стал целовать ее — рот, глаза и лоб, ее маленький прямой нос, и щеки, и уши, и снова губы…

Время для Марины остановилось, был лишь восторг, ослепляющий и всепоглощающий, и ни одной мысли!

Уинстон снял муслиновый шарф, завязанный у нее вокруг шеи, и стал целовать нежный изгиб.

Это было совсем новое ощущение — дыхание ее участилось, а веки отяжелели, хотя ей совсем не хотелось спать…

— Как же можно быть такой красивой? — спросил он позже, осторожно проводя указательным пальцем по ее лбу и вдоль линии носа, по губам и подбородку. — Твое лицо безупречно, — продолжал он. Я понял, когда встретил тебя тогда, что я уже видел тебя раньше — в моих мечтах, когда смотрел на статую Афродиты в нашем храме.

— А я в тот день все время думала об Аполлоне, — сказала Марина, — и, когда солнце садилось, мне казалось, что это он забирает свет и переносит его на другую половину земли, оставляя меня в темноте. И тут я обернулась и увидела тебя!

— Если бы я тогда сделал то, что подсказывал мне инстинкт! — вздохнул Уинстон. — Я должен был подойти и обнять тебя. Не нужно было бы никаких объяснений, никакого знакомства. Мы уже знали друг друга!

Он опять стал целовать ее, и она придвинулась ближе к нему, чувствуя, что все ее тело томится какой-то непонятной, странной болью.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя, — снова и снова повторял он. — Я искал тебя всю свою жизнь! Каждая красивая женщина, которую я встречал, разочаровывала меня, потому что это была не ты!

Целуя ее маленький подбородок и уголки ее губ, он продолжал:

— Мне всегда чего-то не хватало, я никак не мог выразить это словами, но этого всегда не хватало моему сердцу!

— И ты из-за этого никогда не женился? — спросила она.

И как только она произнесла это слово, она почувствовала, что оно — как камень, брошенный в воду, вокруг которого, умножаясь и расходясь, сразу пошли круги.

Он замолчал, а потом сказал:

— Никогда еще я не просил ни одну женщину выйти за меня замуж. У тебя есть от меня тайны, Марина, ты обещала открыть их мне сегодня вечером. Но мне совершенно все равно: что бы ты ни сделала и что бы ни скрывала — это не имеет никакого значения. — Его объятия стали еще крепче. — Наши души нашли друг друга. Только тебя я искал всю свою жизнь, и только тебя жаждет мое сердце.

Он снова наклонился к ней, и поцелуи его стали еще более страстными и неистовыми.

Он целовал ее, и ей показалось, что земля ушла из-под нее и она парит в воздухе, а над ней с головокружительной быстротой проносятся облака.

Он целовал ее, пока у нее не кончилось дыхание и она не почувствовала, что все ее тело как бы излучает свет.

— Я люблю тебя! Я люблю тебя! — повторял он, и она услышала вдруг свой собственный голос — дрожащий и вместе с тем исполненный необъяснимого восторга:

— Я люблю… люблю тебя! О-о, Аполлон… я люблю… тебя!

И неожиданно Марина подумала: вот так она должна умереть, рядом с Уинстоном, принадлежа ему полностью. В его объятиях она не почувствует ни ужаса, ни страданий…

— Я люблю тебя, — повторил он опять.

— А ты не хочешь… любить меня… до конца, — прошептала она, — как мужчина любит женщину и делает ее… своей. Я хочу… принадлежать тебе… быть твоей!

Ее голос замер — она почувствовала, как Уинстон замер.