Клара и тень - Хосе Карлос Сомоса

Однако вне профессиональной области он едва ее знал. По утверждению научных журналов, которые собирал его брат Роланд, черные дыры в пространстве нельзя увидеть именно потому, что они черны, об их существовании можно делать умозаключения лишь на основании их воздействия на окружающие тела. Босху казалось, что досуг мисс Вуд был черной дырой: он делал о нем умозаключения по ее работе. Если Вуд отдохнула, все шло как по маслу. В противном случае — готовься к спорам. Но никто до сих пор даже краем глаза не видел, что скрывалось в том промежутке черноты, каким являлся отдых Эйприл Вуд, или Вуд без красного беджа, или мисс Вуд в нерабочие часы, или мисс Вуд с чувствами, если такое вообще возможно. Не скрывал ли этот совершенный образ пятен? Босх иногда задумывался над этим.

«По правде говоря, по правде говоря, господин Лотар Босх, эта девчонка, которой едва исполнилось тридцать весен и которая годится тебе в дочери, но является твоей начальницей, этот бездушный скелет вконец свел тебя с ума».

— Эйприл, — окликнул Босх.

— Что?

— А что, если Диас вел двойную жизнь? Два голоса в голове: нормальный и ненормальный. Если он психопат, то ничего удивительного, что его поведение с друзьями и сотрудниками было нормальным. Когда я работал в полиции, там были случаи…

На столе заиграл Моцарт. Сотовый мисс Вуд. Хоть черты ее лица ни на йоту не изменились, пока она говорила, Босх понял: произошло что-то важное.

— Все наши проблемы решены, — сообщила она, положив трубку, и улыбнулась своей неприятной улыбкой. — Звонил Браун. Оскар Диас мертв.

Босх подскочил на стуле.

— Наконец-то его поймали!

— Да нет. Его нашли двое любителей рыбной ловли в Дунае, сегодня на рассвете. Они думали, что это самый большой карп в их жизни, карп, достойный Книги рекордов Гиннесса, а это был Оскар. Ну, точнее, то, что оставалось от Оскара. По предварительной оценке, он мертв уже больше недели… Вот почему они были заинтересованы в исчезновении трупа.

— Что?

Вуд ответила не сразу. Хотя с лица ее не сходила улыбка, Босх вдруг увидел, какая ее душит злость.

— То, что в прошлую среду Аннек забрал не Оскар Диас.

Это заявление выбило Босха из колеи.

— Не?… Что ты говоришь?… Диас пришел в среду на работу как обычно, поболтал с приятелями, показал документы и…

Он резко остановился, будто напоровшись на каменную стену взгляда Вуд.

— Не может быть, Эйприл. Одно дело — использовать керу, чтобы удрать от полиции, а другое… совсем другое дело имитировать другого человека так, чтобы обмануть знакомых с ним людей, которые видели его каждый день, коллег, которые здоровались с ним в… в среду… кордон безопасности… всех… Чтобы сойти за кого-то, нужно быть настоящим экспертом по керубластину. Идеальным специалистом.

Вуд не сводила с него глаз. Ее улыбка морозила ему кровь.

— Кто бы это ни был, этот сукин сын поимел нас, Лотар.

Последние слова она произнесла хорошо знакомым Босху тоном. Тоном мести. Мисс Вуд могла смириться с чужим умом только тогда, когда он не превосходил ее собственный. Перенести, чтобы противник сделал что-то, что не пришло ей в голову, было выше ее сил. В сердце этой худой женщины горел черный вулкан гордости и совершенства. Босх понял с той внезапной ясностью, с какой иногда нам открываются самые глубокие и недоказуемые истины, что Вуд преступила грань, что сторожевой пес будет преследовать этого великого противника, кем бы он ни был, и не остановится, пока не схватит его распахнутой пастью.

И даже тогда, укусив, она размелет его на куски.

— Он нас поимел, поимел… — повторила она почти мелодично, с присвистом, едва разжимая два ряда прекрасных белых зубов, единственного белого пятна в темноте комнаты.

Белая отметина на черном фоне.

Точки, линии, круги, треугольники, квадраты, многоугольники…

Начиная придавать форму эскизу живой картины, мы должны мыслить в этих терминах. Потом придется добавить тени.

«Трактат о гипердраматической живописи». Бруно ван Тисх

— Если ты думаешь, что мы восковые фигуры… надо платить…

— Совсем наоборот!.. Если ты думаешь, что мы живые, надо с нами поговорить!

Льюис Кэрролл

На самом деле точка — это не фигура. Ошибаются те, кто полагает, что точка круглая. Точка существует постольку, поскольку существуют перекрещивающиеся линии. Однако и линии, и все остальное — фигуры и тела — состоят из точек. Точка — это нечто невидимо-необходимое, нечто неизмеримо-неизбежное. Возможно, Бог — это точка, одинокая и отдаленная в своей совершенной вечности, — размышляет Маркус.

Маркус Вайс держит меж сомкнутых пальцев точку. «Друзья мои, это намного западлистее, чем кажется». Жест таков: левая рука вытянута ладонью кверху, пять пальцев образуют маленькую вершину. Если достаточно соединить подушечки пальцев, пустота в центре исчезает в кривых плоти. И там, в центре, находится та точка, которую удерживает Маркус. «Думаете, это ерунда? Нет, друзья мои, это западло».

Во время подготовки эскизов Кейт Нимейер сначала положила на пальцы Маркуса пинг-понговый шарик. В следующем эскизе его сменил небольшой стеклянный шарик, потом зерно турецкого гороха, а потом крохотная зеленая горошинка, как в детских сказках. В конце концов Кейт решила, что лучше не держать ничего. «Замысел таков: нужно продолжать с шариком, но теперь с невидимым. Ты предлагаешь его публике. Публика смотрит и думает: что это у него между пальцев? Это привлечет внимание, и они к тебе подойдут». Маркус согласен, любопытство — классная приманка для художника, который умеет ею воспользоваться.

В тот вечер он держал невидимую точку уже несколько часов. Какая-то светловолосая девочка в оранжевом платье и красных очках (одна из последних посетительниц) встала на цыпочки, чтобы разглядеть, что прячется в пальцах Маркуса. Вайс так и не увидел, какое у нее было выражение, когда девочка наконец убедилась, что там ничего нет: он — картина и обязан смотреть окрашенными в белый цвет глазами вперед. Непонятно, какого черта такая маленькая девочка делает в галерее, где выставляются только картины для взрослых. Вообще Маркус запретил бы себя показывать детям младше тринадцати. Детей у него не было (да и у какой картины они могли быть?), но он глубоко уважал детей и считал, что его «наряд» в картине Нимейер — далеко не детский: он был полностью обнажен, тело покрыто бронзовым лаком с помощью накожного аэрографа, а пенис и тестикулы (депилированные, открытые взгляду) — матового белого цвета, так же, как глаза. На лбу у него красовался роскошный плюмаж из желтых и небесно-голубых перьев с пурпурными точками в форме орнамента ацтеков или ливреи тропической птицы. Каждая его точеная мышца, вылепленная годами терпеливой работы, достойной создателя макетов, блестела бронзовым металлическим оттенком, отражая движущиеся тени и вспышки галогенных прожекторов.