Клара и тень - Хосе Карлос Сомоса

Вуд закурила экологическую сигарету. К потолку поднялся темно-зеленый дым — результат резкого парообразования подкрашенной воды, который никоим образом не вредил здоровью. Босх вспомнил время, когда эти псевдосигареты вошли в моду как средство от курения. Он сумел избавиться от дурной привычки с помощью классических пластырей, и этот метод казался ему жалким в своей искусственности.

— Посмотри на это так, — сказала она. — Они хотят, чтобы общественное мнение считало, что Оскар — буйнопомешанный. Ну, ты же понимаешь: если мы выбираем психопатов для охраны наших самых знаменитых картин, кто нам может доверять, и т. д., и т. п.?

— Но если они хотели этого, почему не убили ее до того, как разрезать, ради Господа Бога? Вскрытие говорит, что он вколол ей в шею внутримышечную инъекцию нервно-паралитического препарата средней силы действия. Скорее всего он использовал гиподермический шприц. Дозы было достаточно, чтобы она не оказывала сопротивление, пытаясь защищаться, но слишком мало, чтобы ее анестезировать. Я не понимаю… Я имею в виду… Прости, Эйприл, что я повторяюсь, но мне кажется… Если он хотел просто устроить представление, зачем доходить до такого?… Преступление было бы таким же ужасным, но… было бы… стало бы… Ну, представь, что я хочу, чтобы все подумали, будто это дело рук садиста… Вот так вначале я ее выключаю, вкалываю что-нибудь, чтобы она вырубилась… А потом делаю все остальное… Но есть предел, который никогда… Деньги тут ни при чем, Эйприл. Я бы не согласился сделать такое ни за какие деньги. Есть предел, который…

— Лотар.

— Не говори мне, что это сделано только ради денег, Эйприл! Да, я старею, но я еще не выжил из ума! И у меня есть опыт: я был полицейским инспектором, я знаю преступников… Они не такие садисты, какими их выставляют в кино. Они — тоже люди… Я не говорю, что не бывает исключений, но…

— Лотар.

— Этот тип не хотел никого обманывать: он намеренно сделал то, что сделал, и именно таким образом! Перед нами не какое-нибудь паршивое дело о конкурентах: мы преследуем зверя!.. Он разрезал ей лицо, и она извивалась, пока он готовился… готовился разрезать ей грудь!.. Прочитать тебе отчет экс…

— Лотар, — повторил низкий усталый голос. — Можно мне сказать?

— Прости.

Самообладание возвращалось к Босху с огромным трудом. «Ну, старина, успокойся. Что, черт побери, с тобой происходит?»

Мисс Вуд расплющила в пепельнице сигарету. Отвела руку в сторону, и на поверхности осталось нечто зеленое, исковерканная дымящаяся фасолина. Выпустила через ноздри остаток дыма. Ядовитое дыхание дракона.

— Это была картина. Выброси это из головы, Лотар. «Падение цветов» — картина. Я тебе это докажу. — Быстрым движением она взяла одну из студийных фотографий Аннек и подняла ее перед Босхом. — Выглядит как девочка, правда? Когда она была жива, у нее была форма девочки, она говорила и двигалась, как девочка. Ее звали Аннек. Но если бы она на самом деле была девочкой, то не стоила бы даже пятисот долларов. Ее смерть не заинтересовала бы министерство внутренних дел иностранной державы и не поставила бы на ноги целую армию полицейских и спецслужб, не вызвала бы споры на высочайшем уровне в двух европейских столицах и не заставила бы высший эшелон Фонда балансировать, как на канате. Если бы это было девочкой, кому, на фиг, было бы дело до того, что произошло? Ее матери и паре полицейских из Винервальда, которым нечего делать. Такие вещи происходят в мире каждый день. Люди вокруг нас умирают в муках, и никому нет дела. Но смерть этой девочки привлекла к себе внимание. Знаешь почему?… Потому что это, это, — она потрясла карточкой, — то, что с виду кажется девочкой, не девочка. Она стоила больше пятидесяти миллионов долларов. — Она медленно раздельно повторила: — Пятьдесят. Миллионов. Долларов.

— Сколько бы денег она ни стоила, Эйприл, она все равно была девочкой.

— Ошибаешься. Она стоила столько именно потому, что не была девочкой. Она была картиной, Лотар. Шедевром. Неужели ты до сих пор не понимаешь? Мы — то, за что другие нам платят. Ты был полицейским, и тебе платили за то, что ты им был, теперь тебе платят за то, что ты служащий частной фирмы, и ты стал служащим частной фирмы. Это когда-то было девочкой. Потом ей заплатили, чтобы превратить ее в картину. Картины — это картины, и люди могут уничтожить их переносной машинкой для подрезки холстов также, как ты кромсаешь бумагу в уничтожителе, не задумываясь о ее уровне сознания. Они просто не люди. Ни для человека, который это сделал, ни для нас. Ты меня понял?

Босх не мигая смотрел в одну точку: он выбрал антрацитового цвета волосы мисс Вуд и ее исключительный ровный правый пробор. Кивая, он не сводил глаз с этой точки.

— Лотар?

— Да, я понял тебя.

— Значит, надо следить за конкурентами.

— Будет сделано, — сказал Босх.

— И остается анонимный сумасшедший. — Худые плечи мисс Вуд на мгновение приподнялись от вздоха. — Это был бы самый худший вариант: свежеиспеченный, как венские булочки, психопат. В отчете судмедэкспертизы еще что-то есть?

Босх заморгал и перевел глаза на бумагу. «Это не жестокость, — думал он. — Она говорит так не от жестокости. Она не жестока. Это мир. Мы все».

— Да… — Босх перелистнул несколько страниц. — Есть интересная деталь. Естественно, анализ кожи картины очень широк; эксперты не знакомы с большей частью грунтовочных работ, поэтому не отметили важность этой находки. Рядом с грудной раной нашли остатки материала, который… Зачитаю буквально: «Состав которого, в основном похожий на состав силикона, отличается от последнего в нескольких важных аспектах», и они приводят полное название молекулы: «диметилтетрагидро…» В общем, длиннющее слово. Догадываешься, что это?

— Керу, — выговорила Вуд, широко раскрыв глаза.

— В десятку. В отчете о нем пишут как о компоненте грунтовки картины, но мы знаем, что на «Падении цветов» не было керубластина. Мы позвонили Хоффманну, и он подтвердил: источником керубластина не могла быть картина.

— Боже мой, — прошептала Вуд. — Он в маске.

— Скорее всего так. Немного керубластина хватило ему, чтобы изменить внешность.

Эта новость внезапно взволновала мисс Вуд. Она поднялась и зашагала из конца в конец черной комнаты. Босх беспокойно смотрел на нее: «Господи, она почти ничего не ест, совсем похожа на скелет. Если так будет продолжаться, она сляжет…» Другой, но также принадлежавший ему голос возразил: «Не притворяйся. Посмотри на отблески света на этой груди, посмотри на этот узкий зад и на ноги. Ты с ума по ней сходишь. Она тебе нравится так же, как нравилась Хендрикье, а может, даже намного сильнее. Тебе нравится так же, как потом нравился портрет Хендрикье». «Глупости», — ответил Босх. «И… почему бы это не признать? — продолжал другой голос. — Тебе нравится ее ум. Ее сдержанность, ее личность и ум, в тысячу раз превосходящий твой».

Действительно, Эйприл Вуд была машиной точного действия. За пять лет, что он проработал с ней, Босх ни разу не видел, чтобы она ошиблась. Сторожевой пес — так называл ее Стейн. Все в Фонде испытывали к ней уважение. Даже Бенуа в ее присутствии терялся; он говаривал: «Она такая тощая, что душа в ней просто не умещается». Ее послужной список был блестящим. Хоть ей не под силу было избежать всех покушений на картины в течение тех пяти лет, что она занимала должность начальницы отдела безопасности (предотвратить их все было невозможно), виновных нашли и уничтожили, иногда даже до того, как информация о преступлении дошла до полиции. Сторожевой пес умел кусаться. Никто (а уж тем более Босх) не сомневался, что и теперь она найдет типа, уничтожившего «Падение цветов».