Когда шагалось нам легко - Ивлин Во

Самое суровое испытание ждало нас на вершине горы Энтото, уже в пределах видимости Аддиса. Тот этап поездки был чреват опасностями даже при свете дня, но теперь, когда у каждого из нас одеревенело туловище и усиливался озноб, все остальное казалось несущественным. Дважды мы тормозили в считаных футах от пропасти, так как бой уснул, где сидел – на крыле автомобиля. Потом забуксовали: два колеса крутились в воздухе, а два других увязли в глубокой канаве, но в конце концов выбрались на дорогу – и в этот самый миг у нас кончился бензин. Двумя минутами ранее из-за этого могло бы случиться непоправимое. Но сейчас дорога шла под гору, и мы докатили до города на свободном ходу. К гостинице, где остановился профессор, мы подъехали совершенно измочаленными и даже не смогли пожелать ему спокойной ночи. Молча собрав свои бутылочки со святой водой, профессор едва заметно кивнул и направился к лестнице, но не успел он скрыться из виду, как я отключился. Хмурый ночной портье раздобыл для нас канистру бензина, и мы поехали дальше, в «Отель де Франс». Управляющий, вскипятив чайник, не ложился спать и ждал меня с бутылкой рома. В ту ночь мне спалось неплохо.

Еще в Лондоне я, наивно жаждавший попасть за границу, купил прямой билет до Занзибара: между этим островом и Джибути судоходная компания «Мессажери маритим» осуществляла рейсы два раза в неделю. Теперь, когда все возвращались домой, я пожалел о таком решении, с легкой завистью мечтая о Рождестве в Ирландии. До прибытия следующего парохода, «Генерал Вуазон», оставалось десять дней, но перспектива провести все это время в Аддис-Абебе или в Джибути меня не прельщала. Я уже собирался сдать билет и отплыть в северном направлении на одном итальянском судне с Айрин, когда мистер Плаумен, британский консул в Хараре, приехавший с семьей в столицу по случаю коронации, оказал мне большую любезность, пригласив вернуться вместе с ним и несколько дней погостить в его доме. Никакое другое предложение не смогло бы порадовать меня сильнее. Харар, арабский город-государство, выделялся среди других плодов эфиопского империализма романтическими ассоциациями: сэр Ричард Бёртон выбрал его местом действия своего романа «Первые шаги в Восточной Африке, или Исследование Харара»; там, между побережьем и высокогорьем, сходились караванные пути; там народности галла и сомали, смешиваясь с арабами, производили на свет женщин, которые славились своей красотой на всю Восточную Африку.

Поговаривают, что автомагистраль вскоре свяжет этот город с железной дорогой, но в настоящее время туда приходится добираться по коварному перевалу и узкой грунтовой дороге – этим маршрутом Артюр Рембо переправлял стрелковое оружие Менелику[100].

Утром 15 ноября мы уехали с одним из последних поездов особого назначения. В отличие от прибытий, отъезды проходили без лишней шумихи. Оркестра не было, зато на платформе толпилось все европейское население столицы. Даже водитель-армянин пришел нас проводить; весь мой вагон был увешан букетиками цветов – это постарались слуги британского чиновника, направлявшегося домой в отпуск. Явился на проводы и господин Халль: с моноклем и в цилиндре.

Наутро, с рассветом, поезд сделал остановку в Дыре-Дауа, и мы с четой Плаумен распрощались с нашими попутчиками. После почти бессонной ночи мы провели тот жаркий воскресный день в отеле «Боллолакос». Я сходил на службу в церковь, где безобразничали французские дети, принял ванну с песком на дне и лег спать.

Вечером у нас был ужин в теплой компании, куда входили Плаумены, гувернантка их детей, киприот – директор местного банка, брат господина Халля, занимавшийся торговыми делами в Дыре-Дауа, и его супруга-англичанка, которая прикрепила на грудь массивный эмалированный памятный знак, выпущенный в честь открытия Эппинг-Фореста[101] для широкой публики; знаком этим был некогда отмечен ее отец, член муниципального собрания в лондонском Сити. Мы пили кьянти и судачили о коронации, сидя на открытом воздухе, под апельсиновым деревом, а нам на стол и на головы сотнями падали сверху мелкие красные муравьи.

В тот день лошадей четы Плаумен пригнать не успели, так что отъезд их семейства неизбежно откладывался до утра вторника, а прибытие в Харар – до четверга. Глава железнодорожного управления телеграфировал начальнику вокзала в Дыре-Дауа, чтобы тот заранее обеспечил для меня мулов и сопровождение: благодаря этому я мог продолжить путь уже наутро и приехать в Харар на день раньше гостеприимных Плауменов. Мне хотелось прибыть в город одному и без помпы.

Поэтому выдвинулся я с утра пораньше, верхом на флегматичном сером муле, в сопровождении говорившего по-французски верхового проводника-абиссинца, пожилого грума, который увязался за мной вопреки моим протестам, и крайне свирепого с виду носильщика из племени галла – нужно же было кому-то доверить мой багаж. Очень скоро этот персонаж с легкостью обогнал гигантскими скачками наших вьючных животных, даже не придерживая на голове мою дорожную сумку, в которой остались паспорт, аккредитив и самые необходимые предметы одежды. Я встревожился, и проводник не спешил меня успокаивать. Все галла – мошенники, объяснил он, а этот грязный тип – хлеще всех. Отдуваться за носильщика он не собирался, поскольку сам, в отличие от начальника вокзала, никогда бы не оказал доверия пройдохе, у которого на лбу написано криминальное прошлое. Да, носильщики, бывает, дают деру вместе с ношей, а когда оказываются под прикрытием гор, среди своих соплеменников, поймать их вообще невозможно; не так давно они с особой жестокостью убили одного индуса. Возможно, впрочем, добавил он, что именно этот носильщик просто хотел как можно скорее добраться до листьев ката[102].

А дальше, если вкратце, было так. Мы настигли его через несколько часов: сидя на корточках у дороги с охапкой листьев на коленях, он жевал зелеными зубами и губами; под воздействием наркотика лицо его заметно смягчилось, и оставшуюся часть пути он был достаточно покладист, чтобы со слегка озадаченным видом плестись позади всех.

Первые несколько миль мы двигались вдоль реки, то есть широкого песчаного русла, которое на считаные часы раз в год заполняется до краев бурными потоками горных вод, сметающими на своем пути заготовленную древесину, булыжники и городские помойки. Сухой сезон близился к концу: дорога размякла и пылила; передвигаться было тяжело, пока мы не достигли начала караванного пути. На склоне можно срезать расстояние, чем пользуются пешеходы и даже, когда поджимает время, верховые. По совету проводника мы выбрали более длинный, извилистый и неспешный путь, который огибает горный отрог и соединяется с каменистой тропой у самой вершины. От гостиницы до высокогорья по этой дороге можно добраться примерно за четыре часа. Мулы преодолевали подъем с легкостью: их все равно приходилось безостановочно погонять, но лишь для того, чтобы они попросту передвигали ноги. На вершине мы сделали привал.