Всего один день. Лишь одна ночь (сборник) - Гейл Форман

– А моя что?

– Что нет у тебя депрессии. Что ты просто дуешься, потому что не привыкла к наказаниям. Иногда мне хочется ей просто по роже врезать.

– И мне тоже.

– Ну вот, а потом мама спросила меня, кажется ли мне, что у тебя депрессия.

– И что ты ответила?

– Что у многих на первом курсе сложности. – Я вижу ее пронзительный взгляд даже за стеклами солнцезащитных очков. – Я же не могла ей правду сказать, да? Что я думаю, что ты все еще сохнешь по какому-то пацану, с которым один раз переспала в Париже.

Я молчу, прислушиваясь к воплю ребенка, спрыгнувшего с вышки. Когда мы с Мелани были маленькими, мы прыгали вместе, держась за руки. Много раз подряд.

– А если не из-за него? Не из-за Уиллема, – так странно произносить его имя вслух. Здесь. После столь длительного запрета. Уиллем. Я даже в мыслях почти не разрешаю себе использовать это имя.

– Только не говори, что тебя еще кто-то бросил!

– Нет! Дело просто во мне.

– В тебе?

– Ну, в том, какой я в тот день была. Какая-то другая.

– Другая? В каком смысле?

– Я была Лулу.

– Это же просто имя. Притворство.

Может, все так и есть. Но тем не менее в тот день, который я провела с Уиллемом, когда я сама была Лулу, я поняла, что всю жизнь прожила в маленькой квадратной комнатушке без окон и дверей. И я была довольна. Даже счастлива. Я так думала. А потом появился кто-то, кто указал мне на дверь, которой я раньше не замечала. И открыл ее. И держал меня за руку, когда я выходила. И на один день я оказалась по ту сторону и прожила идеальный день. Я попала в другое место. Стала другим человеком. А потом он ушел, а я оказалась снова заброшена в свою комнатушку. И теперь, как ни стараюсь, не могу отыскать эту дверь.

– Мне это не казалось притворством, – говорю я Мелани.

Она делает лицо сочувствующего человека.

– Ох, милая. Ты просто надышалась воздухом безумной страсти. И Парижа. Но люди за один день не меняются. Особенно ты. Ты Эллисон. Ты очень стабильная. Я тебя и люблю в том числе как раз за это – за то, какая ты надежная.

Мне хочется возразить. Как же трансформации? Обновления себя, о которых Мелани постоянно говорит? Это что – исключительно ее удел? А для меня стандарт другой?

– Знаешь, что тебе нужно? Послушать Ани Дифранко[26], – достав айфон, она сует мне в уши наушники, и Ани начинает петь о необходимости отыскать собственный голос и сделать так, чтобы его услышали, и мне становится совсем не по себе. Мне хочется как бы распахнуть собственную кожу и выйти из нее. Я тру ногами по горячему бетону и вздыхаю от отсутствия человека, которому я могла бы это объяснить. Того, кто понял бы, что я чувствую.

И на долю секунды я воображаю себе его, с кем я могла бы говорить о том, как нашлась та дверь, а потом потерялась. Он бы понял.

Но как раз эта дверь должна оставаться закрытой.

Как ни странно, с помощью все того же аргумента, что «мы взрослые, и вы должны относиться к нам соответственно», а также обещания на всю ночь взять одобренное отелем такси, нам с Мелани удается добиться от родителей разрешения пойти на ту новогоднюю вечеринку. Она проводится на узком песчаном полумесяце, освещенном бамбуковыми факелами, и в десять часов вечера веселье уже в полном разгаре. Стоит невысокая сцена, на которой будет выступать эта хваленая мексиканская регги-группа, но пока еще какой-то диджей крутит техно.

Все разулись, сформировав несколько огромных куч обуви. Мелани тоже скидывает ярко-оранжевые шлепки. Я несколько нерешительно снимаю свои куда менее приметные черные кожаные сандалии. Надеюсь, я их не потеряю, потому что иначе мои родители никогда не смолкнут.

– Ну и вакханалия, – довольно говорит Мелани и кивает каким-то парням в плавках и с бутылками текилы в руках и девушкам в саронгах и со множеством свежезаплетенных косичек. Тут есть даже настоящие мексиканцы – мужчины одеты строго, в белоснежно-белые рубахи, волосы зализаны, а девушки в стильных и изысканных платьях короче некуда, с длинными шоколадными ногами.

– Сначала потанцуем или выпьем?

Танцевать я не хочу. Поэтому выбираю выпить. Мы становимся в очередь к бару, там полно народу. За нами пристраиваются какие-то люди, говорящие на французском, и я начинаю сомневаться в правильности выбора. В нашем-то отеле почти одни американцы, но вообще в Мексику едут отовсюду.

– Держи, – Мелани сует мне какой-то напиток в ананасе. Я нюхаю. Пахнет лосьоном для загара. На вкус сладкое и слегка жжет пищевод. – Вот, хорошая девочка.

Я вспоминаю мисс Фоули.

– Не называй меня так.

– Плохая девочка.

– Я и не такая.

Подруга, похоже, раздражена.

– Никакая девочка.

Мы молча пьем, а вечеринка все набирает обороты.

– Давай танцевать, – Мелани дергает меня в направлении песчаного круга, выделенного под танцпол.

Я качаю головой.

– Может, попозже.

И опять она вздыхает.

– Ну ты что, всю ночь такая будешь?

– Какая такая? – Я вспоминаю, как она назвала меня в Европе – «противницей приключений» – и у бассейна то же самое говорила. – Как всегда? Ты же сказала, что любишь это во мне.

– Да в чем дело? Что ты всю дорогу такая пришибленная? Я не виновата, что твоя мама – Нацист Образования.

– В этом нет, но нечего отчитывать меня за то, что я танцевать не хочу. Я ненавижу техно. Всегда его ненавидела, и ты должна бы это знать, раз я такая постоянная.

– Отлично. Ну давай, будь постоянной и подожди в сторонке, а я потанцую.

– Прекрасно.

Оставив меня возле круга, Мелани уходит и начинает танцевать со всеми, кто под руку попадется. Сначала – с каким-то парнем с дредами, потом разворачивается и находит девушку со сверхкороткой стрижкой. Кажется, что ей хорошо, она кружится, извивается, и я вдруг понимаю, что если бы я уже не была с ней знакома, то и не познакомилась бы.

Я наблюдаю за подругой минут двадцать как минимум. В промежутках между монотонными композициями она с кем-то разговаривает, смеется. Через полчаса у меня уже болит голова. Я пытаюсь как-то привлечь ее внимание, но потом сдаюсь и отхожу.

Празднующие дошли уже до самой воды – а кто и в воду залез и купается нагишом в освещенном лунным светом море. Вдали от сцены обстановка становится спокойнее, тут разожгли костер, кто-то играет на гитаре. Я сажусь неподалеку от огня, где чувствуется его тепло и слышно потрескивание поленьев. Ноги зарываю в песок, верхний слой уже остыл, а чуть поглубже еще хранится тепло дня.