Я учусь быть мамой - Лена Никитина

Удивительно: размолвка привела к тому, что мы не «врозь побежали», а сделали шаг навстречу друг другу, в чем-то разобрались. И так было и другой, и третий раз, и сотый, и тысячный: оставаясь разными, мы постепенно все больше понимали друг друга. А это больше всего и нужно, когда в доме дети. Налаживая собственные отношения, мы одновременно постигали и усваивали разные роли матери и отца, учились ценить их.

Вот еще одна выдержка из дневника.

02.06.1964 г.

Улеглись Антон и Оля спать. Алеша еще не лег, хотя спать уже хочет – это по всему чувствуется. Но еще больше хочет побыть с нами. Он залезает ко мне в кресло, усаживается рядом, приваливается ко мне, некоторое время читает сам, потом просит меня:

– Мам, почитай мне немножко…

Я читаю ему немного, потом говорю:

– Алешик, поздно уже, давай умоемся и спать. А?.. Нам с папой еще фотокарточки печатать, потом письма писать.

– А это долго – печатать?

– Да с часок.

– А можно я буду с вами? Пап, я тебе буду помогать.

– Можно, – соглашается отец, – ну, иди, готовь ванночки, наливай воду, включай красный фонарик, а я пока допишу письмо…

И Алеша моментально скисает: ему вовсе не хочется сейчас что-то делать одному. Он надеется на то, что будет вместе с папой что-то делать, неважно что, а важно, что вместе.

Я чувствую, что у него как-то неуютно на сердце от папиных слов, предлагаю ему умыться, а потом уж браться за фотографию. Я даже помогаю ему умываться, а потом говорю:

– Ну, теперь иди делай, что папа тебе говорил. Что там надо делать?

Он без особого энтузиазма идет в мастерскую и начинает там что-то передвигать, переставлять. Через некоторое время он тянет:

– Па-ап! А я не знаю, как включать.

– А ты подумай, – отвечает отец, занятый письмом.

– А я не зна-аю… – снова тянет Алеша. Ему так хочется, чтобы папа был рядом. Он начинает похныкивать и снова тянет:

– Не зна-аю…

Переговоры «мастерской с комнатой» идут минуты две. Наконец отец сердится:

– Не знаешь, как включать, – ставь ванночки и наливай воду.

– А мне без тебя не хо-очется, – искренне сознается Алеша.

– Не хочется – тогда иди спать! – резко бросает Борис.

Алешка изо всех сил старается удержаться от рева: он знает, что тогда разговор с ним будет совсем короток. Но папа не замечает его старания.

Я не выдерживаю:

– Боря, да пойди и помоги ему.

Но папа недоволен:

– Он вполне может справиться сам.

– Ты не прав, – начинаю нервничать и сердиться я, – он просто хочет спать, как же этого не учитывать?

Наконец папа сжалился над нами, пошел к Алеше в мастерскую, и вот я уже слышу счастливо-нервный смех Алеши. Он говорит с дрожинкой в голосе, но уже успокаивается – папа с ним рядом.

Проходит минут пятнадцать. Из мастерской доносится до меня бодрый разговор моих мужчин, обсуждающих какие-то детали фотографирования, – обычный разговор, деловой и хороший.

А вот мой младший «фотограф» появляется передо мной и говорит, привалившись к моим коленям:

– Мам, прочти мне что-нибудь… – и тычется потяжелевшей головой мне в колени. Мы идем с ним на террасу, Алеша охотно растягивается на постели, говорит мне тихонько:

– Спой мне песенку… – и засыпает почти сразу вслед за этим, умиротворенный, глубоким и, кажется, спокойным сном.

Да, все-таки наш «большуха» еще совсем малыш и нужны ему ласка и сердечность, как цветку солнышко. Без этого вянет в нем что-то хорошее, отзывчивое, рождаются озлобленность, обида.

А как думает папа?

Прочитав это, Борис написал:

03.06.1964 г.

Он думает немного иначе.

Во-первых, Алеше уже 5 лет – требования к нему должны быть выше, чем к Антону и Оле. Он хочет спать, но ложиться без папы и мамы ему не нравится. Он согласен помогать печатать фотографии, но надо бороться со сном, надо взять себя в руки, надо что-то сделать одному, хотя этого и не хочется. Эта борьба с самим собой есть развитие, есть укрепление воли, и если немедленно приходить в таких случаях на помощь, то развития происходить не будет.

Во-вторых, папе надо закончить свое дело (начатое письмо), ему не хочется бросать его, не дописав десяток строк. Почему Алеша не должен знать, что у папы есть важная работа, которую он не может бросить сразу же, как только Алеша его позовет?

– Что, ты не можешь бросить писать и подойти к Алеше, когда он зовет тебя? – спрашивает мама.

– Я могу бросить писать в любой момент, но я не могу понять, почему Алешино желание должно быть важнее, чем моя работа?

Думаю, что мужчины, прочитав эти странички, будут на стороне отца, а матери, конечно, пожалеют малыша и подумают про отца: бессердечный. Так уж мы, похоже, устроены – видим всё неодинаково.

Как же по-разному воспринимают и оценивают одну и ту же ситуацию мать и отец! И самое удивительное, оба правы. Это сейчас для меня ничего особенного в этом нет, а тогда мне, воспитанной и в семье, и в школе на безусловном уважении к «единству требований», такой разнобой в подходе к одному и тому же событию казался чуть ли не преступлением. Я горячилась, настаивала на своем и, естественно, только усиливала сопротивление отца, не желающего идти на компромисс в том, что он считал принципиально важным. Мы долго не могли понять, что вовсе не противоречим друг другу, что без всякого компромисса мы можем быть правы одновременно оба.

Ну вот хотя бы в описанном случае. Я как мать лучше, тоньше почувствовала сиюминутное состояние сына, видела, что все силенки у него уходят на преодоление сна, на большее их уже не хватает, ему надо пойти навстречу хотя бы потому, что он тянется к отцу. Нельзя отталкивать, ожесточать его: сейчас это опасно! Отец же, занятый своим делом, не вникает во все эти тонкости, да просто и не видит сына. Он не склонен потакать ему в слабости и справедливо считает, что малыш в пять лет уже должен брать себя в руки, уметь преодолеть себя…

Так кто же кому тут должен был уступить? А никто никому. Нужно было другое: мне – понять намерения отца, помочь сыну выполнить его требования, а отцу – прислушаться ко мне, поверив в мое материнское чутье. Мы, хоть и не сразу, интуитивно так и сделали, и все обошлось благополучно.

Вот так и осознавалось то, что разница между нами не мешать нам должна, а помогать. Мы же уравновешивали друг друга, не позволяли никому из нас впасть в крайность: отцу – в жесткую заданность, а матери – в потакание малейшим прихотям своего ребенка. Если бы понять это раньше!