Избранники времени. Обреченные на подвиг - Василий Решетников

Преуспевали, конечно, нахалы и нытики, не шибко отличавшиеся в боевых делах, но бойкие в претензиях.

Поражала невиданная оперативность – тут же, под сосенками, после двухминутного разговора и общественного опроса, бац! – и орден прямо на грудь.

Голованова знали все, даже те, кто его никогда не видел, но каждый готов был произнести о нем похвальную тираду. Не случайно, как свидетельствуют трофейные документы, на допросах в немецких комендатурах и лагерях никто из летного состава АДД не проронил о Голованове, к которому высшее руководство Рейха проявляло повышенный интерес, ни одного порочащего слова.

На грани

Уже в то время АДД обрела дух и плоть мощной ударной силы. Несмотря на передислокацию авиазаводов на восток, Голованову в течение 1942 года удалось получить от промышленности 650 новых самолетов, а к марту 1943 года сосредоточить в строю более 800 боевых кораблей и ночных экипажей. Назрела необходимость обрисовать и конечные контуры развития АДД.

15 апреля 1943 года Государственный комитет обороны по представлению Голованова принял решение довести боевой состав Авиации дальнего действия до 1200 ночных экипажей, а части и соединения перевести на корпусную организацию и самостоятельное снабжение всеми видами боевого и материального обеспечения.

Раскачки не произошло. Начав переход к новой организационной структуре в мае, к лету Авиация дальнего действия состояла из 8 корпусов двухдивизионного состава. Не прекращалось формирование и новых полков.

Но Голованову виделись уже более широкие горизонты развития АДД, чем те, что были обусловлены решением ГКО, и он снова обратился к Сталину с запиской, в которой сначала, вполне к месту, подверг анализу опыт ночных действий английской авиации, весьма невысоко о нем отозвавшись, а затем перешел к главному – просил согласия довести боевой состав АДД до 2000 самолетов и экипажей.

Новый заход, однако, документальной поддержки на уровне ГКО не получил, хотя и не встретил со стороны Верховного Главнокомандующего каких-либо принципиальных возражений. Боевой состав продолжал наращиваться и, постепенно перешагнув через предписанный рубеж, вполне легально перевалил за 1800.

Это уже была армада.

В новой структуре Авиация дальнего действия заявила о себе крупно и грозно. Под ее ударами стекавшиеся к Курской дуге немецкие резервы понесли такие потери, что гитлеровское командование вынуждено было несколько раз переносить намеченные сроки начала наступления на более поздние. Немалую роль сыграла АДД и в операциях по завоеванию стратегического господства в воздухе, предав огню не одну сотню застигнутых на земле немецких самолетов, как и в разгроме вражьих сил в ходе самой Курской битвы.

Голованов был, что называется, в силе. В начале августа вслед за командующим ВВС А. А. Новиковым Александр Евгеньевич получил звание маршала авиации, а среди его наград была уже и самая высокая полководческая – орден Суворова первой степени. Образ командующего АДД в народном сознании стал обретать «бронзоватый» оттенок и постепенно обволакиваться легкой дымкой легенд и воинской славы. Казалось, ничто не омрачало его командирскую душу, не мешало держаться уверенно и независимо от кого бы то ни было, исключая, конечно, Сталина, как вдруг 10 декабря 1943 года на стол Верховного Главнокомандующего ложится рапорт. Нет, не рапорт.

Скорее письмо. Пожалуй – исповедь. Крупным, от руки, разборчивым почерком на стандартных листах канцелярской бумаги строки:

...

Можно себе представить, какие душевные муки довелось испытать Александру Евгеньевичу, прежде чем решиться на такой опрометчивый шаг с неизвестными последствиями. Значит, и его в те дни настиг «синдром Водопьянова».

Нет на тех листах ни резолюции, ни пометок, как не открылись пока и в других местах следы реакции Сталина на это странное и неожиданное откровение. А может, именно к этому времени относится тот диалог со Сталиным, который приводит в своей книге, умолчав о письме, Голованов?

...

Но «ключик», побудивший Голованова взяться за перо, чтоб прибегнуть к спасительной ретировке, хранится в самих строках прошения. Выходит, был крутой разговор, в котором Сталин выразил недовольство работой Голованова, может, тяжело и строго упрекнул его в каких-то ошибках или упущениях.

Предзнаменование опасное. Что-то нигде не встречаются свидетельства, когда бы Сталин, сделав кому бы то ни было внушение, оставлял оступившегося работать на прежнем посту, не говоря уж – рядом с собой. И только редкий изгнанник исчезал, не напоровшись на крючки лубянских карателей. Повторных же замечаний не случалось, и Голованов, прекрасно понимая, чем может закончиться вторичный срыв, решил удалиться сам, не испытывая судьбу до упора. Не спонтанным порывом, внезапно охватившим сознание и душу командующего, было рождено то отчаянное письмо. При всей свободе общения со Сталиным и той внешне броской уверенности, с какой держался с ним Голованов, как это с большой выразительностью отражено в его записках, нельзя не заметить, вчитываясь в ткань «Дальней бомбардировочной», той тревожной настороженности, что все же не покидала Александра Евгеньевича в отношениях со своим державным властелином. Там не раз встречаются толкования о военных и государственных деятелях, безоглядно взлетевших на высокие посты и ставших горькой жертвой собственной самонадеянности. «Невольно перед глазами встал знакомый генерал, по моему глубокому убеждению преданный Родине и партии человек, но взявший на себя дело и ответственность не по силам и возможностям и трагически расплатившийся за это».