Мой дикий ухажер из ФСБ и другие истории - Ольга Бешлей

И вот тут-то и начинается сам дневник, который, на мой взгляд, представляет собой полноценное художественное произведение со всеми классическими элементами сюжета – завязкой, развитием действия, кульминацией, развязкой и, главное, с таким сильным внутренним конфликтом, который внезапно коснулся и моей жизни самым прямым образом.

Дело в том, что чтение дневника крестьянина совпало с моими нелепыми занятиями по литературе. Один знакомый – из лучших, разумеется, побуждений – отправил меня по большой протекции к некогда знаменитой преподавательнице Московского университета, которая, по его словам, воспитала бесчисленное количество великих гуманитариев, но сейчас уже отошла от дел и с молодыми талантами берется иметь дело лишь в исключительных случаях. Знакомый предупреждал, что нужно быть готовой к жестокой критике и к тому, что жалкие мои тексты будут равнять на Пушкина.

Идея эта мне сразу не очень понравилась.

С одной стороны, сама я всегда понимала, что журналистское образование – фундамент непрочный, если не сказать дырявый. С другой – сама идея, что можно выучить человека каким-то литературным приемам, объяснить ему, как писать хорошие художественные тексты, и так вырастить писателя, меня смущала. Конечно, можно и выучить. Можно и объяснить. Учу же я своих стажеров, как писать новости и другие материалы, как выстроить текст, его логику. Но это немного другое, разве нет?

– Конечно, другое! – орал в телефонную трубку мой литературный редактор и близкий друг Миша. – Ты что там себе удумала! Какая еще Раиса Петровна! Блять! Совсем, Бешлей, одурела! Учиться! К олдскульной тетке!

– Миша, ну я же закончила журналистику, ну что у меня за образование, сам подумай! Это же как стихи писать, ничего не зная про все эти ямбы.

– Не говори глупостей! Нельзя уже в двадцать семь лет учить человека писать! У тебя уже что-то сформировалось, сложилось свое. Разве можно в это влезать? Как можно брать на себя такую ответственность! Творчество, талант чужой – это так все легко разломать! Откуда у этой Раисы Петровны такая смелость?! Я ужасно против. Ужасно. Тебя испортят. Вот увидишь, тебя начнут портить.

– Ну а что же мне делать?

– Занимайся самообразованием! Читай книги! Общайся со мной!

– Мне нужна система!

– Боже! Ну чему она там тебя научит, ты мне скажи?

– Ну, Пушкин там…

Тут Миша с такой силой взревел «Хуюшкин!», что мне прострелило ухо.

Я решила, что он просто ревнует.

Однако первое же занятие оставило тревожное впечатление.

– Какие у вас литературные планы? – степенно спросила меня Раиса Петровна.

Я думаю, что ей сильно за шестьдесят. От нее замечательно пахло духами – чем-то глубоким, но не навязчивым. Мне очень понравились ее руки с аккуратным маникюром и дорогие очки в толстой черной оправе. Занимались мы у нее дома, в одном из «интеллигентских районов» Москвы.

– Ну… книжку бы хотелось собрать. Сборник рассказов для начала.

– И где эти рассказы?

– Э-э-э… в Интернете.

– В Интернете! – Раиса Петровна так на меня посмотрела, словно я произнесла какую-то непристойность. – Ведь вы понимаете, что между напечатанным художественным текстом и текстом в Интернете есть разница?

Я, если честно, не понимала. Но все же сказала:

– Да, вы, наверное, правы.

– Я ничего не могу читать в Интернете, – тут я покосилась на огромный монитор iMac у нее за спиной. – Так что, если у вас есть возможность, распечатайте все к нашему следующему занятию. И поймите: живой читатель, читатель книги, и читатель Фейсбука – это две огромные разницы.

«А читатель Фейсбука почему не живой? А какой же он тогда?» – думала я уныло.

Потом мы долго говорили о том, как составляются сборники. Раиса Петровна сказала, что нельзя просто взять и свалить все рассказы в одну кучу, чем очень меня расстроила, потому что по всему выходило, что именно это я и собиралась сделать. В конце занятия мне велели читать гоголевские «Арабески» и постараться постичь замысел автора как составителя.

Тем же вечером Миша, услышав про Гоголя, снова вскипел, но, так и не придумав достойный «хуюшкина» мем, отстал, заявив, что я еще горько пожалею и сама от Раисы Петровны сбегу. Однако какое-то время еще продолжал присылать мне жестокие эпиграммы в телеграм, используя заковыристую фамилию моей наставницы.

В свободное от работы (и бесплодных попыток постичь замыслы Гоголя) время я потихоньку читала дневник своего крестьянина и делала о нем заметки для будущего выступления. Днем мой аноним работал на производстве положенные восемь часов, но про свои обязанности ничего не писал. Куда больше его занимали свободные вечера, которые он посвящал самообразованию. Я вздрогнула, когда прочла запись от 3 января: «Получили из Ленинграда заказанные мною книги «Что нужно знать начинающему писателю» и «Гоголь». Вечером смотрел кино-картину «Катаржане».

Близка моим настроениям оказалась и запись от 29 января: «Время было около обеда. Когда мой товарищ по работе и двое из научных сотрудников завели речь о русских писателях. Они говорили о достоинствах Тургеньева, Некрасова, Пушкина и о др. Я очень довольствовал и был рад ихниму разговору. Но был обижен на себя, на свои незнания. И с этого раза я ставлю своей задачей больше читать».

«Вот Мише бы этот чувак понравился», – подумала я, решив при случае непременно выслать ему дневник.

Чем больше я читала, тем больше проводила параллелей и тем меньше меня смущала временная пропасть между мной и анонимом. Я, как и он, работала по восемь часов каждый день, а вечером тратила время на книги и собственные рассказы. Правда, в отличие от крестьянина, который в одиночку боролся со своим невежеством, у меня еще была Раиса Петровна. «Арабески» мы с горем пополам проскочили, хотя я до сих пор подозреваю, что Гоголь сжег бы меня за все интерпретации его замыслов. Зато благодаря этому упражнению я узнала, что у Гоголя есть «Кровавый бандурист» – глава из неоконченного романа «Гетьман». Над этим бандуристом мы здорово потешались в переписках с Мишей, и я даже подумывала создать какого-нибудь «Кровавого контрабасиста». Или вот еще «Кровавый тромбонист» тоже был очень хорош.

Раиса Петровна, между тем, придумывала все более увлекательные задания, так что я даже полюбила бывать у нее. Так, в один из вечеров она попросила меня представить, что бы сказал Достоевский, притащись я к нему со своими «произведениями» (унизительная даже в воображении сцена). Достоевским интересовался и мой друг из тридцать второго года. Товарищ по производству рассказал ему о «Преступлении и наказании», и трогательный мой аноним добросовестно пересказал услышанное, к тому же ничего не напутав.

Впрочем, и некоторые сцены из его дневника вполне могли бы вдохновить писателя. Так, в феврале 1932 года он вдруг походя сообщил – после рассказа о том, как нарисовал «быстромчущую тройку в пряженных в кибитку коней, в позе испуга. (удачно.)», – что в питомнике, где он работал, был обнаружен «страшный факт».