Тропа Исполинов - Феликс Петрович Эльдемуров

так… Голодные злее дерутся! Однако, теперь, взяв в свои руки власть, нам всё же придется в первую очередь думать о том, где достать кусок хлеба. Маллен-Гроск, где сосредоточены основные продовольственные склады и порт Урс в руках келлангийцев. Соседний Бэрланд — союзник Келланги. Взяв власть, мы прежде всего взяли на себя ответственность. Если мы хотим избежать голодных бунтов, нам потребуется срочно вести переговоры с соседями. Если нас не захотят слушать — это новая война, на этот раз — на нашей территории.

— То что творится в других городах страны, в Коугчаре и Урсе… — продолжал Даурадес. Его окрепший голос эхом отдавался над затихшей площадью, — не может нас не тревожить. Ещё немного — и люди начнут заживо пожирать друг друга из-за того, в каком углу земли проживали их отдаленные предки… Это — не свобода. Это — рабство, это худшее из рабств, потому что истинная свобода не может строиться на крови и страданиях других людей, к какому бы племени они ни принадлежали. Всякий палач начинает с себя!.. Скажите, кому, кроме наших прямых врагов, нужно, чтобы мы растрепали себя как мочало? Солдаты Тагэрра-Гроннги-Косса! Прошедшие огонь и стужу воины великой победоносной страны! Вместе, в одном строю у нас шагают и упорство тагров, и отвага чаттарцев, и доблесть элтэннцев, и взаимопомощь всех народов Тагр-косса, на каком бы языке они ни читали молитвы Единому Богу. В единстве наша сила! В единстве наша правда! В единстве наша свобода! В единстве наша победа! И мы победим!

Гром, лавина, море криков и аплодисментов сопроводили завершение его речи.

— Гррраа!!! — ревела площадь.

— Даннхар! — крикнул полковник.

— Даннхарр! — отозвались собравшиеся.

— Даннхар! Даннхар! Даннхар!

— Слово предоставляется, — заявил ведущий, — певице Мирине!

— Кому? — удивлённо отозвались в рядах драгун. — Мирине?

— Лучше бы — Перине, — хмуро заметил кто-то.

— На кой ляд нам певица?

— А вдруг хорошенькая?

— Тихо вы! — заворчали сзади.

На трибуну, бережно приподнимая складки платья, поднималась невысокая молодая женщина. Длинные тёмные волосы туго перехвачены широкой алой повязкой. Опершись на чьюто руку, преодолела последнюю ступеньку. Широко раскрытыми, взволнованными глазами обвела площадь.

Площадь ждала. Как-то, постепенно, стало очень тихо. Только было слышно, как время от времени щёлкает копытом о брусчатку чья-то беспокойная лошадь.

— Вр-ремя верить, время петь! — неожиданно глубоким и низким, грудным голосом произнесла Мирина, -

— И окна распахнуть,

И двери отпереть!

Пусть Надежда солнечным лучом

Нам дорогу освещает впредь!

И замерла на время площадь… И что-то изменилось в лицах солдат.

Голос Правды,

Голос-гром!

Тобой пробуждены,

В дорогу мы идём,

Ты должен сильным стать теперь,

Чтобы слабым не стать потом!

Где-то в глубине строя всадников взял в руки палочки литаврист, и мембрана его барабанов отозвалась в такт песне. Припев песни один за другим подхватывали люди. Мгновение — и она, усиленная тысячами голосов, как ночная буря загрохотала над восставшим городом:

Время верить, время петь!

Одним дыханьем жить,

Глаза в глаза смотреть,

Мы на этот свет приходим, чтоб

Вольно жить и вольно умереть!

Утром тех, кто ещё спал, пробудили удары набатных колоколов. На площадях и улицах в огромных котлах варилась мясная, с чесноком похлёбка — для тех, кто возводил укрепления, чинил оружие, для всех, кто замерзал или был голоден. В жирной копоти и пламени факелов и фонарей, в перезвоне молотков, в скрипе повозок и мерном шаге вооруженных колонн, столица Тагэрра-Гроннги-Косса готовилась к обороне.

Часть III

Одним человеком больше

Глава 10. Человек с тысячью имён

Прищур безжалостный бойниц,

Безмолвье губ,

Безличье лиц

И — щебет птиц…

Паденья яростный размах,

И тонкий ветра свист в ушах,

Огонь и прах…

Из красно-каменных руин

Не встанет прежний исполин

В мечах вершин.

И будут листья в нем шуметь,

И виноград по стенам зреть,

И птицы петь.

Но позабыт, заброшен сад,

Дичает старый виноград,

И тополь — хром.

Но, кровью щедрою пьяна,

Ползет, ползет, ползет война

Из дома в дом.

Из нас такая гордость прёт,

Что сам Господь не разберёт —

Кто прав, кто нет.

И каждый сам себе закон,

И сам собою упоён,

И лжёт в ответ.

Нам безразлично с вышины —

Что там за возгласы слышны

Из-под стены.

На десяти засовах дверь,

Мы в лютых карликов теперь

Превращены.

Что толку, коль не меч, не плуг —

Песчинки валятся из рук,

Что чести — нет,

Что меч дрожит на волоске,

И скоро волны

на песке

Залижут след…

"Апокатастасис"

1

Маг должен спать много. Тем более, после трудной работы.

Тинч проспал всю ночь и весь день.

Следующей ночью он перетащил через забор и отнёс два мешка картошки в место под названием Гнилая Лужа. Там, на островке среди болота, где всё поросло гладкоствольным дроком и плакучими ивами, он поставит шалаш.

Он проспит день в сарае, следующей ночью переправит мешки с яблоками и совсем освободится и от дома, и от опасности быть узнанным.

Впрочем, в полдень он проснулся оттого, что сон не мог заменить еды. Не помогло и то, что он из последних возможностей затянул ремень. Желудок требовал, кишечник бунтовал, и Тинч, перебравшись через забор, направился в город.

Пустынные улицы — это сейчас-то, в самую пору весенних ярмарок! — не удивляли его. Он старательно уклонялся от встреч с солдатами — почти всегда нетвёрдыми на ногах, сыто рыгавшими, густо сплевывающими после курения сигар. Балахонщиков что-то не было видно… Из размышления его вывел легкий удар по плечу.

— Привет, Тинчес! А я тебя вчера видел.

Имя этого мальчика было Пекас, а прозвище Зевака. Дом Зеваки-Пекаса был на том берегу реки, неподалеку от шлюза, совсем рядом с ивами.

И зимой, и летом Пекас ходил в одной и той же шерстяной шапочке с огромным козырьком, постоянно надвинутым на глаза — это чтоб придать лицу таинственность. Ему, по-видимому, доставляло удовольствие делать вид,