Добывайки на новом месте - Мэри Нортон

Мальчики из хора или леденцы? Этот вопрос Хомили задала мысленно, но произнести не решалась.

– Маленькие негодники эти мальчишки из хора: хихикают, безобразничают в ризнице, а потом заходят в церковь и поют словно ангелочки. – Люпи не умолкала ни на минуту. – Вот и Томмис много чего от них нахватался.

Тиммис встал с подлокотника кресла Арриэтты и подошёл к матери, словно что-то хотел спросить. Люпи лишь обняла его, с нежностью, но скорее механически: ей столько всего ещё нужно было рассказать Хомили!

– А ты знаешь, какие слова мы впервые услышали здесь?

Хомили лишь покачала головой: откуда ей знать?

– «Придите ко Мне все труждающиеся и обремененные, и Я успокою вас»[5]. Ведь мы действительно трудились и были обременены.

«Да, – подумала Хомили, оглядывая комнату, – это точно: обременены всеми теми вещами, которые когда-то принадлежали нам».

– Разве это не чудесно? И мы действительно обрели покой, с тех самых пор. А какие гимны они поют! Ты даже не представляешь!

И жестом дирижёра размахивая свободной рукой, Люпи пропела:

– «О всех созданиях прекрасных и разумных, о всех созданиях больших и малых…» Больших и малых, Хомили. Никто не знал, что мы здесь, и всё же мы не могли не почувствовать, что нам здесь рады, если ты понимаешь, что я хочу сказать.

Проследив за направлением взгляда Хомили, Люпи добавила:

– Да, дорогая, я знаю: здесь есть кое-что из вещей, которые когда-то принадлежали вам с Подом. Нам и в голову не пришло, что они когда-нибудь вам снова понадобятся: ведь вы просто ушли в ночь… но если ты хочешь что-то забрать обратно – только скажи, с радостью вернём. И если мы можем чем-то вам помочь…

Изумлённый взгляд Хомили метнулся к лицу Люпи. Она не верила своим ушам: ей предлагают что-то взять?! И, кажется, совершенно искренне… Правда, лёгкое дрожание губ Люпи Хомили всё же заметила, да и моргала та как-то нервно. Обернувшись в надежде призвать в свидетели перемен, произошедших с Люпи, мужа, Хомили его не увидела и снова посмотрела в горящие глаза Люпи, ожидавшей ответа.

– О, дорогая, те вещи, которые были в старой наволочке, ты можешь оставить себе. У нас теперь есть всё, что нужно, и даже больше.

– Ты уверена? Это не просто слова?

Хомили услышала облегчение в её голосе и подтвердила:

– Совершенно уверена. Это долгая история. То есть, я хочу сказать, с тех пор у нас тоже много чего произошло, во что ты с трудом поверишь…

– И с нами то же самое, дорогая… – Люпи замолчала, посмотрев на сына, который что-то шептал ей на ухо, потом заметила: – Говори громче, это невежливо…

– Можно мне показать Арриэтте церковь? – спросил Тиммис.

– Почему бы и нет? Если ей интересно…

Люпи явно обрадовалась возможности избавиться от лишних ушей: ведь ей ещё нужно так много рассказать.

Когда дети ушли, Хомили заметила:

– Тиммис так загорел. Наверное, очень много времени проводит на улице?

– Нет, скорее наоборот: совсем мало. Мы никогда не выпускаем его из дому одного.

– Тогда почему… – начала Хомили, но Люпи её опередила:

– Он такой коричневый? Это всего лишь его причуда. Я тебе потом расскажу…

Хомили почти с облегчением услышала в голосе Люпи привычное нетерпение, когда та наклонилась к ней:

– Так на чём мы остановились? Ты собиралась рассказать…

– Это слишком длинная история, – отозвалась Хомили. – Лучше уж ты сначала поведай свою.

Люпи не пришлось просить дважды.

Когда Арриэтта и Тиммис шли через ризницу, из-за занавесей, отделявших её от церкви, появились Под и Хендрири с ореховыми скорлупками в руках, погружённые в беседу.

– Просто замечательно, никогда не видел подобной резьбы, нигде! – сказал Под. – Ничего удивительного в том, что приходят… как ты их назвал?

– Туристы, – с готовностью подсказал Хендрири, – со всего мира!

– В это я могу поверить, – кивнул Под, и они, продолжая беседовать, направились к фисгармонии.

Тиммис и Арриэтта проскользнули за занавеси, и Арриэтта на мгновение замерла. Так вот как выглядит церковь!

Всё просторное помещение с колоннами и арками занимали ряды скамей со спинками. Если человеки называют такую церковь маленькой, то как же выглядит большая? Арриэтту от высоты и пространства охватила дрожь. В церкви странно пахло, и от этого запаха немного закружилась голова. В дальнем конце помещения, за последним рядом скамей, тоже имелись занавеси, очень похожие на те, возле которых она стояла. Свет проникал через разноцветные стёкла окон, заливая помещение, и Арриэтте стало страшновато. Она подошла поближе к Тиммису и прошептала:

– А что там, за теми занавесями?

– Внизу – звонница, из неё выходит лестница наверх, к колокольне, – жизнерадостно объявил Тиммис звонким голосом. – Я сейчас тебе всё покажу. Лестница каменная, поэтому сам я ею не пользуюсь, но выйти на крышу мы сможем.

Арриэтта не разделяла его оптимизма. Каменные ступени! Как добывайки со своим ростом смогут подняться по голой лестнице, предназначенной для человеков? Ступени, покрытые ковром, – это другое дело. Под отлично по таким поднимался в те времена, когда у него была шляпная булавка и лейкопластырь.

– Идём, я покажу тебе крестную перегородку… – потянул её за руку Тиммис, и Арриэтта пошла за ним по центральному проходу. Каменные плиты пола здесь покрывали странные изображения оцепеневших человеков, самых разных, больших и маленьких, но Тиммис не обращал на них внимания.

– Вот она! – объявил он наконец.

Крестная перегородка, отделявшая алтарь от нефа, поднималась от пола по обе стороны от арки в центре и действительно была чудом резьбы по дереву. Через арку Арриэтта могла видеть хоры, где скамьи были установлены не поперёк, как в центре, а вдоль. За хорами располагался алтарь, а над ним – окно с разноцветными стёклами. На алтаре стояли два подсвечника, когда-то украденных, но возвращённых с помощью ясновидящей леди Маллингс, и высокие серебряные вазы с большими букетами цветов, наполнявших воздух тяжёлым ароматом.

Тиммису не понравилась её явно недостаточно бурная реакция, и он подтолкнул её локтем. Арриэтта улыбнулась и сделала несколько шагов назад, чтобы увеличить угол обзора.

Фоном – если можно так назвать нечто настолько хрупкое – служило изящное деревянное кружево из листьев и цветов, среди которых были вырезаны тысячи лиц: человеческих, ангельских и дьявольских. Одни были веселы и лукавы, другие – строги и торжественны. Эти лица, как позже сказали Арриэтте, были подлинными портретами прелатов того времени. Над самым высоким местом арки располагалось более крупное изображение: лицо очень доброе и спокойное, с развевающимися волосами. По обе стороны от него были вырезаны кисти рук ладонями вперёд, которые как будто говорили: «Смотрите…» Или всё-таки «Идите ко мне…»?