Общество любителей Агаты Кристи. Живой дневник - Глеб Шульпяков

На пустыре приткнулся небольшой обелиск с крестом. «От города Эгр – вечная память славным сынам, погибшим, защищая Францию, на полях сражений в 1914–1918 годах». 45 фамилий, последние добавлены после Второй мировой.

Среди имен есть «Готье», но кто этот солдат?

И какое отношение имеет к знаменитому роду?

Международные кинофестивали не случайно проходят в Коньяке с весны по осень. Все остальное время жители заняты главным делом жизни. В этот период город как улитка забирается под панцирь. Жизнь уходит в подполье, прячется. Только воздух вибрирует от нервозности, какая бывает накануне великих событий.

Поскольку именно великие события в это время и происходят.

Просто в случае с Коньяком это случается незаметно.

Каждый коньячный дом собирает свой урожай в определенный срок. В зависимости от того, каким выдалось лето и что происходит с ягодой. Собрав виноград позже (раньше) винодел имеет (или не имеет) избыток сахара, который ему нужен (или не нужен) для будущего аромата спирта. А стало быть, и для коньяка, который винодел – или его потомки – будут составлять с помощью этого спирта.

Все коньячные дома себе на уме, но каждый смотрит через плечо на соседа. Начали? Не начали? Почему так рано (поздно)? И что же я тогда сижу (спешил)?

Потом приходит очередь дистилляции, и мастера, как лоцманы в подводной лодке, замирают у своих спиртометров. Глядя на мутный ручеек, трудно поверить, что много лет спустя из этой жидкости выйдет настоящий коньячный спирт.

Густой, ароматный, полный. Однако все обстоит именно так.

Фокус коньяка прост и гениален. И состоит в том, что за первой дистилляцией тут же следует вторая. Есть много легенд, связанных с открытием двойной дистилляции. Каждая из них нелепа и глупа, а потому не заслуживает внимания. Все и так предельно очевидно. «Первый» спирт имеет 30 процентов крепости и скверный вкус. Если перегнать его еще раз, то на выходе будет дистиллят крепостью около 70 градусов, сохранивший в концентрированном виде лучшие ароматические свойства вина.

А вот дальше действительно начинаются загадки.

В коньячном спирте заложены свойства первоисточника, винограда. А значит, и земли, и воздуха. Но фантастическое свойство дистиллята «сгущать краски» имеет обратную сторону. Ведь и оплошность, допущенная в самом начале, тоже выйдет наружу в «десятикратном размере».

95 процентов коньячного винограда – Уни Блан. Этот сорт «концентрирует» в себе лучшие качества «первоисточника» и мало что добавляет от себя. Процесс дистилляции, как было сказано, «сгущает краски». Задача винодела – выделить из этих красок только те, что являются «лучшими», «стилеобразующими» для будущего коньяка. Поэтому на выходе спирт контролирует не только спиртометр, но, главное, нос винодела. Благодаря щепетильности винодела – пусть иногда мнимой и преувеличенной, маниакальной – мы получаем сложный, богатый, точный и глубокомысленный напиток.

В провинциальных кабаках еще встречаются старики, которые кричат бармену «Фин-а-лё!» – «Коньяк с водой!» – но мир все равно отходит от коньячной традиции: чтобы не говорили менеджеры по продажам в крупных коньячных домах.

Тенденция закономерна. Коньяк занимает место, достойное собственного качества, уровня. То есть исключительное место. Это, если угодно, черта нашего времени (и не самая худшая). Называть вещи своими именами. Возвращать им подлинное значение.

Коньяк – напиток усложненный и праздный: и по изготовлению, и по манере употребления. Оба эти качества позволительны далеко не каждому. Особенно в нашу эпоху, которая не терпит ни полутонов, ни этой самой праздности. Поэтому коньяк остается напитком «узконаправленным», «для немногих».

Крупные дома, которые «стоят» на массовых продажах категории В.С., по-прежнему утверждают, что коньяк можно сделать «демократичным» и «доступным». Массовым. И дело только за тем, чтобы сменить образ напитка, дать ему современное толкование.

Не знаю.

Возможно, скоро коньяк и в самом деле будут разливать в банки и продавать через автоматы на вечеринках. По большому счету ничего фатального тут нет. От «романа» с коньяком не застрахован никто, и он может начаться «со льдом», в «пластике», и даже – черт его знает! – в банке. Во всяком случае, мой опыт, который стартовал в советскую эпоху с «Белого аиста» и «Слынчева бряга», подсказывает, что все возможно.

Речь о другом. О том, что исключительным, истинным коньякам тоже нужно менять образ. И в данном случае пример гигантов хорош как руководство к действию.

Слишком много лет коньяк рассчитывал на магию слов «французский», «контролируемое наименование по происхождению», «роскошь», «аристократия» и «Старый Свет». Слишком вычурны и старомодны их бутылки и графины. А между тем настоящий коньяк – его цвет, искристость и густота – говорит сам за себя. И не нужно развешивать стеклянные фижмы, чтобы украсить это высказывание. Бутылки лучшего дизайна – а они есть в домах «Шабасс», «Бовэн», «Хайн», «Луи Руайе» – лаконичны и функциональны, как фляжка.

В зарослях ивы приткнулась плоскодонка – уж не знаю чья. Я, балансируя, сел на корму. Отсюда Шаранта виделась в лучшем виде. Широкая и какая-то выпуклая, дымная, она закручивалась под ивами и уносила отражения в сторону заката.

Стоял вечер первого мая. В этот день в Дублине в состав объединенной Европы принимались новые страны. И нобелевский лауреат Шеймас Хини читал оду на великое событие в жизни Старого Света. В оде фигурировал источник с водой жизни, святые холмы и много другой бутафории. Но сам факт – поэт читает оду перед лицом царей Европы – как-то грел сердце.

Значит, все неплохо в лучшем из миров: так, опять же, мне тогда казалось.

Я машинально подергал веревку, и, к моему удивлению, она подалась. Лодку крутануло, подхватило. Она отошла от берега на пару метров, на мгновение замерла.

Как будто не верила, что ее отпустили.

И уж потом тронулась в путь.

Веревка с колышком тащились следом.

Так мы и плыли. Я в чужой лодке, колышек по волнам – мимо домов с красной черепицей. В воздухе пахло дымом и сеном. На сходнях старуха набирала воду и смотрела из-под руки. Одно время мчались на мопедах подростки и что-то кричали.

Но что?

Потом они отстали.

Я выпрыгнул из лодки, когда она проходила под мостом в метре от волнореза. Это случилось уже в Коньяке, ближе к вечеру. Когда совсем стемнело.

Она поплыла дальше, эта плоскодонка. И я долго смотрел ей вслед.

Как она кружилась на воде Шаранты – уверенно, размеренно, красиво.

И уплывала все дальше на запад.

По реке, которая впадает в Бискайский залив, который открывается в океан, который омывает мир – круглый и большой, как коньячная бочка.