Ветер перемен - Андрей Колганов

Лида, видя мое настроение, тут же виснет у меня на шее и громко шепчет на ухо:

– Хороший мой… Ну не сердись, не будь букой. Мы же все равно вместе!

Обижаться на девушек – совершенно никчемное занятие, и я, чуть поскрипев сердцем, оставляю все обиды в стороне и целую ее в ответ…

На следующий день, третьего февраля, согласно полученной повестке, у меня запланирован визит в городской военный комиссариат. Потолкавшись по коридорам и выслушав несколько противоречивых указаний, нахожу наконец кабинет, где важно восседает пожилой дядька, к которому, собственно, мне и нужно. Весь его вид говорит о том, что он – старый служака, выпестованный еще прежним режимом, хотя, скорее всего, обретался в невеликих чинах.

Глянув на мою повестку, он важно объявляет:

– Вам надлежит прибыть на сборы начальствующего состава с девятого февраля по двадцать шестое марта сего года в город Тверь, в Сто сорок третий полк Сорок восьмой Кашинско-Тверской дивизии Московского военного округа.

Хотя я уже решил для себя, что от сборов отлынивать не буду, все же пытаюсь внести ясность – а вдруг удастся сохранить эти полтора месяца для работы, которой предвидится все больше и больше? Поэтому робко намекаю:

– Но почему на сборы? Ведь я же не военный.

– Как так – не военный? Вот тут у меня значится, – он хлопает ладонью по тоненькой канцелярской папочке, выбивая из нее некоторое количество пыли, впрочем небольшое, – что вы служили военкомом дивизии!

– Это какая-то ошибка! – получаю возможность возразить по существу. – Никогда военным комиссаром не был. И уж комиссаром дивизии – точно.

– Как так? – опять удивляется служака, смешно топорща пышные усы. – А кем же вы тогда, позвольте поинтересоваться, служили?

Честно отвечаю:

– Не комиссаром и не дивизии, а заместителем командующего Западным сектором Войск внутренней охраны Республики по политчасти.

– Все едино, хрен редьки не слаще! – парирует служака. – Эта должность как раз к военкому дивизии и приравнивается.

– Но почему тогда меня направляют на сборы в дивизию РККА, если я в ВОХР служил? – бросаю на стол свой последний козырь.

– А потому, милейший, – назидательно говорит работник военкомата, наставив на меня указательный палец, – что войска ВОХР в сентябре одна тысяча девятьсот двадцатого года были преобразованы в войска ВНУС. Оные же в свою очередь девятнадцатого января одна тысяча девятьсот двадцать первого года были переданы Военведу, за исключением войск ВЧК, железнодорожной и водной милиции. Но вы-то, я так понимаю, не из водной милиции и не из ВЧК, сиречь ОГПУ? – насмешливо интересуется он.

Остается лишь кивнуть в ответ.

– Потому и призывают вас на сборы в Сорок восьмую дивизию, – заключает служака. – Вот, получите предписание и распишитесь. Рано утром в понедельник ваша группа отправляется с Николаевского вокзала, – употребил он старорежимное название. – Сбор у комнаты военного коменданта станции. Билеты будут у старшего группы. На этом все.

– Разрешите выполнять? – немножко ерничаю, ставя закорючку в журнале и забирая у него из рук предписание.

– Выполняйте! – с усмешкой провожает меня взмахом руки старый служака.

Последний день перед сборами, воскресенье, восьмое февраля, естественно, провожу с Лидой. Она вычитала в «Известиях Административного отдела Московского Совета рабочих, крестьянских и красноармейских депутатов», что Общество строителей международного красного стадиона устроило на Ленинских горах (бывших Воробьевых) снежную и ледяную горы и специальную горку для лыжников. Кроме того, там построена теплая лыжная станция, поставлены пять юрт и буфет с горячей пищей.

– А еще, – рассказывала мне она, – комсомольские ячейки могут получить напрокат лыжи, коньки и санки на льготных условиях. Вот я нашу комсомольскую ячейку и сагитировала в воскресенье туда отправиться.

– Может быть, лучше поближе где-нибудь устроимся? – Хотя я неплохо владею лыжами, но большого удовольствия от них не получаю, а потому и пытаюсь ее отговорить от этого похода. – Вот, совсем недалеко, у Крымского моста оборудован каток и площадка для фигурного катания.

– Ты чего такой ленивый? – прикусывает меня за ухо Лида. – Никаких возражений! Вперед, на лыжи!

Так я и очутился в воскресенье на лыжах. Не буду спорить, размялись мы неплохо, пробежались по лыжне, покатались с гор, заодно в снежки поиграли и поваляли друг друга в снегу – как же без этого! Молодежь вокруг была веселая, заводная, но притом вполне всерьез воспринимала свой выход на лыжи как вклад в создание международного красного стадиона (о перспективах которого взахлеб рассказывал один из энтузиастов этого дела). В общем, день удался.

Когда мы уже пили чай у Лагутиных на квартире, а Михаил Евграфович, сославшись на занятость, удалился к себе в кабинет и строчил там что-то, устроившись за письменным столом, Лида неожиданно тихо-тихо, но очень отчетливо произнесла:

– Может быть, я сошла с ума, но вот уже недели две меня не оставляет ощущение, что за нами следят.

– Кто? – тут же вскидываюсь, однако так же не повышая голоса, чтобы не расслышал ее отец.

– Не знаю. – Лида покачала головой. – Не знаю, – повторила она. – Я только нутром чувствую слежку, а обнаружить никого не могу. Такое впечатление, что следят настоящие спецы этого дела, мне не чета.

Она помолчала немного, потом добавила:

– Боюсь я за тебя.

– А я за тебя. Рядом со мной, выходит, быть опасно.

– Глупости говоришь! – зашипела Лида. – Прошу тебя, будь осторожен! – Теперь в ее голосе зазвучали умоляющие нотки.

– Да уж буду, – обещаю ей. – На сборах они вряд ли какую пакость сотворить смогут – там все на виду, – а когда вернусь, постараемся с этими таинственными филерами разобраться: что это еще за наты пинкертоны на нашу голову выискались?

Утром девятого февраля у дверей военного коменданта Николаевского вокзала, уже успевшего переименоваться в Октябрьский, а затем и в Ленинградский, собралась не большая, но и не слишком малая кучка людей – человек тридцать, одетых весьма разношерстно: кто-то был «вдрызг по гражданке», кто-то – в полной военной форме, а большинство щеголяло пестрой смесью военной формы и гражданских предметов одежды.

Среди последних был и я. Накануне из шкафа были извлечены немало послужившие мне галифе и гимнастерка. На антресолях шкафа нашлись яловые сапоги в довольно приличном состоянии, а в них обнаружились даже теплые фланелевые портянки. Но вот шинель у меня была настолько выношенная, что зимой ее надевать было бессмысленно, и на сборы пришлось отправиться в пальто. И вещмешка у меня не осталось (утоп в прошлом году в Москве-реке вместе с пишущей машинкой), так что его роль сыграл кожаный портфель. Утром, не без некоторого труда вспомнив хитрую науку наворачивания портянок, со второй попытки удачно влезаю в сапоги и отправляюсь на вокзал.