Скрипка дьявола - Йозеф Гелинек

Гарральде, присев на корточки, вытряхивала содержимое банки в мисочку и ответила не поднимаясь:

— Только этого не хватало! Не обращайте внимания, скрипичные мастера любят наклеивать такую этикетку внутрь инструмента, чтобы он больше походил на подлинный. Здесь даже нельзя говорить о подделке, потому что в этом нет намерения обмануть. Просто это своеобразная дань уважения величайшему в истории мастеру струнных инструментов.

Пердомо обратил внимание, что все, кроме двух последних цифр надписи, было напечатано типографской краской.

— Послушайте, это же фальсификация.

— Это предназначено для тех, кто, как вы, не имеет ни малейшего понятия о музыке. На множестве современных скрипок (я говорю о скрипках четыре четверти, взрослых) есть этикетки, и тем не менее они фальшивы, как монета в три евро. Разумеется, существуют подлинные Страдивари и без этикеток. И, так как я знаю, о чем вы сейчас спросите, отвечаю заранее: на Страдивари Ане этикетки нет.

Хотя Пердомо не видел собаку, до него доносилось жадное чавканье, которое нельзя ни с чем спутать: животное с наслаждением поглощало неизвестно из чего состоящую влажную массу.

— Я уже давно хочу спросить вас: если бы родители Ане, теперь законные владельцы скрипки, захотели узнать, о какой Страдивари идет речь, с целью заново установить стоимость скрипки, какие шаги они должны были бы предпринять?

— Это было бы сложно. Большинство Страдивари — вне всякого подозрения, поскольку их владельцы знают происхождение своего инструмента. Например, Страдивари из собрания Мадридского королевского дворца. Про эти скрипки известно, когда они были отправлены из Кремоны и когда прибыли в Испанию. Проблема со скрипкой Ане в том, что первый известный владелец — это ее дед по отцу, инструмент достался ему на аукционе в Лиссабоне.

— Он тоже был скрипачом?

— Нет, дипломатом. Но, как рассказывают, неплохим любителем.

Пердомо чуть было не сказал с гордостью, что его жена, а значит, и сын Грегорио — потомки великого Пабло Сарасате, но счел, что сейчас неподходящее время демонстрировать знаменитых предков.

— Этот дед Ане до сих пор жив?

Гарральде резко выпрямилась, услышав вопрос, и Пердомо заметил, что ее лицо исказилось болью.

— Иногда, — объяснила она, растирая правое бедро, — я совсем не могу стоять, просто крестная мука. Пойдемте, я не хочу, чтобы из-за Кокски мы беседовали с вами здесь, оставим ее доедать и выйдем на галерею. Всегда, когда получается, я с удовольствием смотрю на закат солнца. Там, — сказала она, забирая маленькую скрипку, которую Пердомо оставил на столе, — я расскажу вам об ужасном конце дедушки Ане.

Выйдя на галерею, Пердомо увидел, что небо еще светлое, хотя солнце уже скрылось за горизонтом.

— Ах, пропустили! — с сожалением воскликнула Гарральде. — Застать или не застать — иногда это вопрос секунд, что ж тут поделаешь.

Инспектор в изумлении увидел, что окружающие дома уже погружены в полутьму, и, словно угадав, о чем он думает, Гарральде заметила:

— Меня восхищает этот контраст! Я называю его «мой эффект Магритта».

Тишина, наставшая после ее замечания, была прервана душераздирающим воплем уличного кота. По мнению Пердомо, эти пронзительные крики скорее подходили обезумевшей женщине, чем коту в любовном томлении, и явно обладали свойством вызывать мурашки по всему телу. Посмотрев на Гарральде в свете бумажного фонарика, который она зажгла на галерее, он обнаружил, что у нее освещена лишь верхняя часть головы, так что нельзя даже разобрать, открыты у нее глаза или закрыты.

— Дедушка Ане совершил самоубийство в тысяча девятьсот шестьдесят шестом году, — сказала женщина, нарушив повисшее молчание. — Он поднялся на мост, который теперь называется мостом Двадцать Пятого Апреля, а тогда звался мостом Салазара, и ночью двадцать седьмого мая бросился в воду. Возможно, он бы уцелел, если бы не попал под киль огромного буксира. Буксир искромсал его своими винтами, когда тело всплыло в районе кормы.

— Ужасная смерть, — заметил инспектор.

— И роковая дата, — добавила женщина. — Паганини тоже умер двадцать седьмого мая, и Ане тоже.

Пердомо минуту помолчал. Если это в самом деле случайное совпадение, то такая случайность способна потрясти. Но Пердомо не собирался устанавливать никакую сверхъестественную связь между этими событиями и потому обратился к Гарральде:

— Нет ли оснований считать, что эти три смерти могут быть связаны, как вы думаете?

Гарральде не ответила. Ее глаза казались двумя темными провалами, непроницаемыми и таинственными.

— Когда умер дед Ане, что произошло со скрипкой?

— Его сын, отец Ане, никогда не любил на ней играть. Он говорил, что в ее звучании ему слышится нечто неприятное, что скрипка его не любит, и продолжал играть на своей, работы Монтаньяны тысяча семьсот двадцать первого года. Это тоже превосходный инструмент, хотя, конечно, его не сравнить со Страдивари. Поэтому, как только Ане достаточно выросла, чтобы управляться с такой скрипкой, инструмент перешел к ней.

— Я могу взглянуть на фотографию скрипки?

— Конечно. Подождите меня здесь и насладитесь пока замечательным веласкесовским небом Мадрида.

Кармен Гарральде ушла с галереи и через минуту вернулась с черным кожаным портфелем, в котором было множество фотографий украденной скрипки. Положив портфель на широкие перила, она стала демонстрировать инспектору его содержимое. Здесь были фотографии скрипки спереди, сбоку и, наверное, с полдюжины тех, что изображали ее детали, такие как колковая коробка, завиток или подгрифок.

— Вот так выглядела скрипка до того, как Люпо изменил завиток, — сообщила Гарральде, показывая одну из фотографий. — На следующем снимке скрипка предстает уже в своем теперешнем виде, с головой, которую Люпо по просьбе Ане вырезал на завитке.

Неистовый взгляд дьявола источал злобу, и Пердомо тут же отвел глаза, словно для того, чтобы набраться храбрости.

— Зачем нужно было вырезать эту голову?

— Этот обычай был довольно распространен в прежние времена, тогда струнные инструменты заканчивали какой-то головой, почти всегда головой животного. Как я уже сказала, Ане была убеждена, что ее Страдивари принадлежала Паганини, и, поскольку великий генуэзец всегда ассоциировался с дьяволом, ей показалось, что эта голова — какой-то способ продемонстрировать всем происхождение инструмента.

— Эта голова пугает. Откуда Ане взяла образец?

— Она рассказывала мне, что это голова Ваала, которую она сфотографировала в Иерусалиме после концерта в тамошнем зале Генри Крауна. Если вы знаете этот город, вам должно быть известно, что в южной части, неподалеку от Яффских ворот, находится так называемая долина Хинон. В этой долине древние израильтяне поклонялись языческим богам, например Молоху и Ваалу, приносили им человеческие жертвы и даже сжигали живых младенцев. После возвращения из вавилонского плена израильтяне прониклись отвращением к долине и превратили ее в свалку: туда, скажем, бросали тела казненных, и смрад гниющей плоти людей и животных заставлял все время сжигать останки. В любое время днем и ночью можно было увидеть горящие в долине Хинон костры. Говорят, что и Иуда повесился на дереве именно там.