На краю вечности - Вера Бартон

До школы, как мне кажется, я иду целую вечность. От потери крови знобит, голова неприятно ноет и кружится. От шума, который царит в коридоре на первом этаже, я и вовсе едва не теряю сознание. Сам не знаю, как удерживаюсь на ногах. Проходя мимо одного из классов, вижу за столом Аду. Она сосредоточена и, похоже, чем-то очень недовольна. Заметив мой взгляд, резко поднимается и выходит ко мне.

— Где Айлин? — жестко спрашивает она, сжимая пальцами шариковую ручку. — Что за самовольные отлучки? Урок через минуту!

— Разрешил ей не ходить сегодня, — говорю я, глядя как злость портит красивые черты лица учительницы.

— Что, у нее опять какая-то несуществующая болезнь разыгралась? — криво усмехается Ада.

— Просто мне так захотелось, — спокойно отвечаю я. Ада бормочет проклятье. Звенит звонок, и она торопливо заходит в класс. Подходит к доске и начинает выводить мелом новое задание.

Кабинет, где сидит Рогожкин, находитс на втором этаже. Я рад, что все уже разошлись и никто не видит, каких усилий мне стоит подняться. Дверь открыта, гуляет сквозняк. Он треплет скучные занавески бежевого цвета, местами выцветшие от солнца. Демонстрируя цветочные горшки, которыми буквально заставлены оба подоконника. Сам профессор сидит за столом и лениво потягивает чай из большой прозрачной кружки. Он одет в синий костюм и белую рубашку. Голова у него большая, из-за чего кажется, что он похож на медведя. Седые волосы гладко зачесаны назад. На вид ему шестьдесят лет, и он любит плотно покушать. Заметив меня, он поворачивает голову в мою сторону. Несколько секунд уделяет изучению моей персоны, потом поднимается.

— Доброе утро, — спохватившись, здороваюсь я.

— Доброе, бесспорно, — отвечает тот. Голос у него глубокий, обволакивающий. От человека исходит такая энергетическая мощь, что я невольно теряюсь. Определенно, он не похож на обычных людей. Да и во взгляде синих, чересчур ярких для его возраста глаз, есть что-то особенное. Еле уловимое, но наводящее на мысли, хозяин кабинета не так прост, как может показаться. — Вы, видимо, родственник кого-то из моих учеников?

— Опекун Айлин Савро, — хрипло отвечаю я, беспокоясь, что прямо сейчас может открыться кровотечение.

— А, у этой девочки наконец появился защитник? — оживляется Рогожкин и его взгляд теплеет. — Надеюсь, что теперь ее жизнь изменится. Вы, конечно, еще очень молоды, но иногда юность бывает мудрее зрелости.

— Благодарю вас за то, что спасли ей жизнь, — вполне искренне говорю я.

— Бог с вами! — взволновано произносит профессор. — Любой человек на моем месте поступил бы так же. Эта атмосфера ненависти, что царит вокруг нее, поистине ужасна. Она сильный человек, я бы такой травли не выдержал. Моего бы мужества просто не хватило.

Замечаю у него странный акцент, не похожий ни на один, что я когда-либо слышал.

— Все так плохо? — я не хочу верить, хотя прекрасно понимаю, как может быть. Но я вампир, мои чувства в отличие от людей обострены в несколько раз. — Айлин мне ничего не рассказала…

— И не сделает этого, — с уверенностью говорит Рогожкин. — Поэтому вы, как умный человек, должны просто забрать ее отсюда. Не дожидаясь, пока случится трагедия и ее обнаружат растерзанной в туалете. Попытки уже были. Я знаю, о чем говорю. Мне только жаль, что Елена не хотела меня слушать. Надеюсь, что вы будете более милосердным к этой бедняжке. В вашем сердце много любви. А она может победить любое проклятье. И вы не чувствуете ненависти к ней. Так, легкое раздражение.

Профессор пристально смотрит на меня. Он хочет быть уверенным, что я понимаю, о чем речь. Получается, он знает о заклятье Амалика? Между нами повисает пауза я вслушиваюсь в его сердцебиение. Двадцать семь ударов. Слишком много для вампира и чересчур мало для человека. Еще одно мистическое существо? Поэтому он не ощущает ненависти к моей подопечной в отличие от других?

— Кто вы на самом деле? — тихо спрашиваю я, опираясь руками на край стола. Не могу избавиться от мысли, что этот тип знал обо мне все, едва я переступил порог класса. Профессор лишь усмехается. От его тела исходит легкий аромат эфирных масел, который вызывает у меня тошноту.

— Тот, кто старше вас на две жизни, — спокойно отвечает он. — И видит чуть больше, чем вам хотелось бы показать.

— Кто стоит за травлей Айлин? — спрашиваю я.

— Вы уже знаете. Задавайте свой второй вопрос. У меня нет времени на беседы, — взглянув на часы, ставит меня в известность Рогожкин. Поднимается на ноги. Берет лейку и начинает поливать цветы.

— Мне посоветовал к вам обратиться Джозеф Бронштейн, — вытаскивая из сумки книгу и кладя ее на стол, говорю я. Мне становится жарко и на лбу выступает испарина.

— О, да, помню этого любопытного малого, — профессор оборачивается и улыбается. Но, вспомнив что-то, хмурится и уголки губ опускаются. — Жаль, что его больше с нами нет. Не знаю, в курсе ли вы, но он скончался пару дней назад. Его нашли в своей лавке повешенным. Сам он на это решился или ему помогли — вряд ли мы узнаем правду. Записки он не оставил.

— Вам знакома эта книга? — спрашиваю я, заметив, что он пристально смотрит на обложку. Потом подходит к столу, берет ее в руки, небрежно просматривает. На его лице появляется брезгливое выражение, смешанное с усталостью.

— Да, знакома. Что вы от меня хотите? — с недовольством произносит он.

— О чем здесь идет речь? — меня охватывает волнение, словно я стою на пороге большого открытия.

— О создании человечества, — равнодушно отвечает Рогожкин. — Любой ученый душу продал бы за возможность прочесть, что здесь написано. Как вылечить любую болезнь, сделать человека бессмертным, научится управлять им… Это в общих чертах. Но я не возьмусь за ее перевод.

— Может быть, тогда посоветуете хорошего шумеролога? — с трудом справляясь с разочарованием спрашиваю я.

— Он вам не поможет. Текст написан на аквидонском языке, — отвечает Рогожкин и я вижу, что он жалеет о своих словах. — Они имеют некую схожесть, но не более.

— Никогда о таком не слышал, — признаюсь я. — Что это за язык такой?

— На нем говорили те, кто создал человечество, — говорит Рогожкин.

— Откуда же вы его знаете? — удивляюсь я. У меня не остается сомнений — профессор древнее существо, но хорошо это скрывает. Что он забыл в этой глуши? Какая сила вынуждает его торчать в этой школе, изображая учителя?

— Разве это имеет значение? — пожимает плечами Рогожкин.

— По сути — нет. Но подкидывает довольно-таки фантастические предположения, — говорю я. Профессор протягивает мне книгу и смотрит в глаза.

— Я вижу, что вы серьезно больны, — с сочувствием произносит он. — И мне по-отечески искренне вас жаль. Разберитесь со своим прошлым. Кто знает, может быть тогда болезнь и отступит. Или же найдется препарат, который вас вылечит. Ваша судьба сейчас как никогда только в ваших руках. А теперь уходите.