Колодец старого волхва - Елизавета Дворецкая

— Не передумал еще? — Медвянка старалась говорить весело, но, против воли, голос ее дрогнул при этих словах, а сердце замерло в ожидании ответа.

— Нет, — ответил Явор. Он мог сомневаться в ее сердце, но не в своем, которое не было переменчиво, и его не тянуло играть или шутить с любовью. И поняв наконец, к чему этот разговор, он коротко выдохнул: — А ты?

Уже совсем стемнело, и Явор не мог разглядеть лица Медвянки; ему казалось, что она опять играет, опять дразнит, — но уж этих шуток он ей не простит! Взяв Медвянку за плечи, он притянул ее к себе и заглянул ей в лицо. И Медвянка не противилась, а положила руки ему на грудь.

— А я передумала, — прошептала она, чувствуя, что сердце ее стучит где-то возле самого горла, а по коже прокатывается то горячая, то холодная волна. Никогда прежде она не переживала такого волнения, мир поворачивался к ней какой-то новой стороной, ей было страшно и радостно разом. Участившееся дыхание Явора и изменившийся голос убедили ее, что он тоже не равнодушен, и она закончила уже смелее: — Подаришь — возьму.

Явор недолго помедлил, собираясь с мыслями. Все же не зря он выбирал колечко с солнечным знаком в ларце самого старшины сереброкузнецов, не зря сам седой Вереха, переженивший уже и внуков, ни о чем не спрашивая и понимающе усмехаясь в бороду, пожелал ему удачи и счастья. Не зря он и сберег перстенек — пригодился. Выпустив плечи Медвянки, Явор вынул из калиты серебряный перстенек; Медвянка подала ему руку, и он надел колечко ей на палец. Держа ее руку в своей, он ощущал гладкое серебро перстенька у нее на пальце, где уже не надеялся его увидеть. Она и правда передумала, без обмана. Кому вынется — тому сбудется, кому сбудется — не минуется. Она — суженая, данная богами, и будет так, потому что не может быть иначе.

— Что это ты вдруг? — тихо спросил он, не в силах так сразу свыкнуться с этой мыслью, и обнял ее, не веря, что это не сон.

— А так! — прошептала Медвянка, тихо, словно боялась спугнуть с таким трудом пойманное счастье. — Сколько я носов разных повидала, а теперь знаю: краше твоего не сыскать!

* * *

После поездки белгородского дозора в Мал Новгород старший городник погнал на починку валов и стен все население, способное держать лопату или тащить волокушу. И никто не противился — привезенные дозором тревожные вести взбудоражили весь город. Даже Шумила, против обыкновения, не возмущался новой повинностью, а призывал своих товарищей-кузнецов и всех соседей поработать ради своих домов и домочадцев. Он верил Явору — раз Явор сказал, что есть опасность набега, стало быть, нужно позаботиться об обороне.

— Князь на чудь пошел, а печенеги — на нас! — говорил Шумила на торгу и на улицах, никого не боясь и не обращая внимания на ругань Добычи. — Видно, так боги свет сотворили! Князь о своей чести радеет, а за себя только сами мы постоим!

И даже те, кто обыкновенно надеялся на князя, теперь соглашались с Шумилой. По округе стремительно неслась молва о скором большом набеге. Зная, что на дворе месяц травень, а князь с большой дружиной далеко, грозный слух принимали на веру и торопились увязывать пожитки. Как недавно в Белгороде было тесно от разноплеменных дружин, так теперь было тесно от беглецов, но вместо воев город наполняли перепуганные женщины и дети. Уже половина Ратного конца была занята беглецами из окрестных сел и весей, а новые и новые толпы встревоженных людей каждый день оказывались у белгородских ворот.

Тиун тысяцкого Шуршала целые дни проводил в Ратном конце, размещая беглецов по освободившимся после ухода дружины землянкам и взимая с них плату за постой. Но всем места не хватало: беглецы строили себе шалаши на пустырях и прямо на улицах, жили в своих повозках. Ради безопасности стоило потерпеть неудобство, и через несколько дней Белгород напоминал муравейник, вернее улей, гудящий одной общей тревогой.

Надежа наравне с простыми белгородцами целые дни проводил на валу и на забороле, и даже поесть ему в полдень приносили туда. Но и за едой он не переставал думать о подсыпке вала и о подгнивших бревнах крепостной стены. У обеспокоенного городника не оставалось времени побранить самого себя за то, что отпустил-таки любимую дочь в такую опасную поездку. Но, поскольку после возвращения из Мала Новгорода перстенек Явора оказался на пальце Медвянки, Надежа легко простил себе эту оплошность. Еще раз он убедился, что все оборачивается к лучшему для того, кому Макошь спряла добрую судьбу. А что Великая Мать постаралась для него и его родни, Надежа никогда не сомневался.

Медвянка вернулась из Мала Новгорода совсем другой, словно воды скорбной реки Стугны переродили ее. Она все так же пела и смеялась, но в душе ее что-то сильно переменилось. Она будто разом повзрослела за эти два дня — глаза ее шире раскрылись на жизнь, она узнала, что на свете не всё забавы, а есть и горе, и страх. Любимая дочь богатого и уважаемого старшины, всю жизнь прожившая в княжеских городах за крепкой дружиной, Медвянка была как щитом укрыта от всех телесных и душевных напастей. Любая из ее подруг — хоть обе смешливые Укромовны, хоть робкая Живуля — лучше нее были знакомы с бедами и тревогами и испугались бы Мала Новгорода и хазар меньше, чем она. А Медвянка испугалась так сильно, что ей захотелось иметь верную защиту на весь свой век. Явор доказал, что сможет ее защитить, и Медвянка сочла его вполне достойным себя. Она захотела его полюбить и полюбила. Ее всегда было трудно уговорить на что-то, но сама себя она уговаривала легко и быстро. Стоило ей пожелать, она разом увидела в Яворе множество достоинств. Что за важность в сломанном носе? У Молчана вон нос прямой, а бока по сию пору болят, как через тын летел. И тот печенежина, что от него насилу со стрелой в плече ускакал, тоже его не скоро забудет. Явор вырос в ее глазах выше белгородских стен, и Медвянка очень гордилась его любовью.

Весь остаток места в ее сердце и мыслях занимали мечты о свадьбе. Свадьбу решили отложить до месяца кресеня, но сговор, по настоянию Медвянки, устроили через день после возвращения из поездки — однажды пожелав чего-то, она не терпела откладывать исполнение своих желаний. При послухах — Вышене, Верехе и Обереже — Медвянка подарила Явору свой браслет и сожгла кусок кудели со своей прялки в знак того, что ее девические работы в доме родителей кончены и дальше она будет работать только для дома будущего мужа. Девушки-подружки по обычаю сводили ее в баню, и после бани Медвянка навсегда сняла с головы девичью ленту, которая не пристала нареченной невесте. Песни при этом пели грустные, но сама Медвянка нисколько не разделяла этой грусти — смерть в девицах и возрождение в женщинах — женой Явора! — теперь были ее самым сладким мечтаньем.

От сговора до свадьбы невесте полагалось сидеть дома, опасаясь сглаза и порчи, но от этого условия Медвянка отказалась. Каждый день она неизменно провожала Явора в обходах города, и подаренный им перстенек защищал ее от всякого зла, как золотой щит самого Яровита.

Счастье Медвянки было вполне безоблачным, но Явор, хотя и любил ее сильнее и глубже, не мог так же безоглядно радоваться. Казалось бы, он по заслугам получил счастье, о котором горячо мечтал не один год, — не только обручье, но и любовь девушки, единственной для него Девы на всем белом свете. Всякий на его месте считал бы себя любимцем судьбы и богов и не думал ни о чем другом. Но рассудок и опыт говорили Явору, что орда вот-вот будет здесь, и он гнал прочь мечты о свадьбе.