Белый, белый день... - Александр Мишарин

– Очень приятно! И что же вы уже узнали о моей персоне?

– Кое-что… Довольно много! – Она улыбнулась скромно, но многозначительно.

– Обо мне много писали и пишут… – начал было артист. – Правда, это журнальные, газетные статьи. Им вряд ли стоит верить. – И он рассмеялся.

– А я и не верю! – Елена Аркадьевна тоже улыбнулась. – А потом есть ведь живые люди…

– Какие «живые люди», – опешил Мордасов. – Вы имеете в виду?..

Она подняла руку.

– Нет, нет… Я не шпионила за вами!

– Так кого же вы имеете в виду?

– Давайте встретимся… И обо всем поговорим. – И добавила тише: – Я вас очень прошу.

Луке Ильичу вдруг очень захотелось провести вечер с этой удивительной притягательной и, как ему показалось, чуть таинственной женщиной.

Он неожиданно для себя спросил ее:

– Вы сегодня вечером могли бы… уделить мне время? Она вскинула свои прекрасные синие глаза и отбросила волосы, словно принимая вызов.

– Хорошо. Я отложу все свои дела. Назначайте…

– В восемь. В «Национале» на втором этаже? – И добавил чуть тише: – По старой памяти…

– Буду непременно. – Она чуть кивнула и тут же растворилась среди галдящих журналистов.

Репетиция длилась долго – больше трех часов. К концу Лука Ильич уже пел сидя, расстегнув сорочку, сняв пиджак.

– Лерочка, Лерочка… – обращался он к молоденькой аккомпаниаторше. – Давайте еще раз пройдем «Умерших детей», что-то мне не удается поймать… сегодня.

Он имел в виду цикл песен Густава Малера «Песни умерших детей».

– Конечно, конечно. Но на мой взгляд, все отлично…

– Вы устали?

– Ну что вы!

Она выпрямилась, глазки снова засверкали за узкими стеклами очков.

Лука Ильич внимательно посмотрел на нее, словно впервые увидел. Тугой узел на затылке, два завитка каштановых волос падают на открытый, крутой лоб. Строгий костюм, высокая шея, какая-то статность во всей ее крепкой, хоть и худенькой фигурке.

– Сколько вам лет, Лерочка? – неожиданно спросил Мордасов.

– Двадцать семь… – Она подняла брови. – Почти двадцать восемь…

– И давно вы концертмейстер?

– Впервые.

– Как?

Мордасов даже привстал.

– Но вы же прирожденный концертмейстер!

– Нет, нет… Меня просто попросили участвовать в вашем концерте. А так я просто пианистка… концертирующая. И по стране, и за рубежом. В прошлом месяце играла в Будапеште.

Лука Ильич облокотился о рояль и внимательно стал рассматривать девушку.

– Та-ак… Хотите работать у меня?

– У вас?! – Лера даже откинулась на спинку стула.

– Да, да! У меня… В моей концертной фирме… Он посмотрел в зал, ища кого-то глазами.

– Греве! Карл! Где вы?

– Сейчас я его найду! – послышался из темноты зала голос Альберта Терентьича.

– Мой постоянный концертмейстер тяжело болен, – объяснил девушке Мордасов. – Вряд ли уже поднимется. Вот я и приехал в Москву… налегке.

Он рассмеялся, еще раз взглянул на ставшее пунцовым лицо девушки и неожиданно тихо спросил:

– Вы… замужем?

Она напряглась, потом только молча кивнула.

– А дети?

Лера подняла глаза, в них были слезы.

– Двое…

Мордасов задумался.

– Ну это решаемо, – произнес он не очень уверенно.

– Вы меня звали? – раздался из зала голос Карла Греве.

– После репетиции оформи нашу дорогую… Лерочку концертмейстером. Ну, контракт, гонорар, жилье… Все что полагается…

– Хорошо. Будет сделано, – послышался бесстрастный голос продюсера.

Мордасов снова быстро посмотрел на неподвижную, словно окаменевшую фигурку аккомпаниаторши и неожиданно добавил:

– Пока… на шесть месяцев. А там… Посмотрим!

– Шесть месяцев, – как эхо повторил из темноты зала Греве.

Мордасов обошел рояль и осторожно присел рядом с Лерочкой.

– Почему вы плачете? – спросил он осторожно и тихо. – Радоваться надо, а не плакать… А?

Молодая женщина только опустила голову. Мордасов положил ей руку на плечо и понял, что она с трудом сдерживает рыдания.

– Ну, ничего, ничего, – успокаивал ее старик. – Вы плохо живете с мужем?

Она только кивнула.

– Значит, разводиться надо… – Лера не отвечала, словно окаменев. – Надо, надо!

– Он погибнет… без меня!

– Что… Пьет! Сильно? Она часто-часто закивала.

– Лечили? Не получается… да?

Лера подняла глаза, полные слез и легкой, благодарной улыбки.

– Простите меня… Вы – добрый. Вы очень хороший человек. Я это сразу поняла, когда вас сегодня увидела. Еще утром!

Мордасов сидел молча, словно забыв о разговоре. Потом перевел дыхание и еле слышно произнес:

– Я старый человек… Старый, а не добрый.

– Вы хотите мне добра, я же понимаю.

– Что вы понимаете? – вздохнул Лука Ильич. – Муж – пьяница, дети маленькие небось на руках у ваших родителей. Жизнь трудная… Наверно, на двух-трех работах приходится крутиться, чтобы содержать всех?

– На пяти… – тихо призналась Лера.

– И кажется, выхода никакого нет… Так, да?

– Нет… я вообще-то надеюсь, – вдруг горячо, но тихо заговорила женщина. – Я все-таки лауреат двух конкурсов… Правда, это уже пять лет назад было…

Мордасов положил ей руку на плечо и осторожно пожал его.

– Милая моя… В жизни надо рисковать! Никуда за шесть месяцев ваш муж не денется. И дети у родителей не пропадут. А вы… вы можете мно-огое потерять!

Она подняла голову, собираясь ответить ему, но Лука Ильич уже отошел от рояля и направился за кулисы.

– На сегодня – все! Я устал.

Его окружили Альберт Терентьич, Карл Греве, представители московской фирмы.

– Ты известил всех по списку? О завтрашнем концерте! – строго и неожиданно спросил он секретаря.

– Вы меня обижаете! – развел руками Альберт Терентьич. Мордасов неожиданно оглянулся и посмотрел на одинокую фигурку Леры – такую маленькую на огромной сцене.

Поднявшись к себе в номер, Мордасов тяжело опустился в глубокое кресло и наконец почувствовал, как же он устал…

Смертельно устал!

У него не было даже сил раздеться, накинуть халат и прилечь.