Перекресток зимы и лета - Елизавета Дворецкая

Вершина горы, где стояло само святилище Стрибога, была закрыта темными облаками, но вдруг между облаками наверху мелькнул светлый, горячий пламенный отблеск. Облака дрожали, сотрясались, в разрывах все яснее мелькал свет, и вот уже ясно виден был огненный конь с черной гривой и пылающими очами. И этот огненный отблеск, как молния, разбил оцепенение Дарованы.

– Это он, он! – задыхаясь, вскрикнула она и порывисто протянула руки к озеру. По толпе пробежал новый гул, Повелин застыл в нескольких шагах, глядя в пылающее, отрешенно-восхищенное лицо княжны, а она все кричала, переполненная горячим чувством счастья: – Это он, я его вижу!

Огненный конь мчался от неба к земле, перелетая с облака на облако, словно с уступа на уступ серой каменной горы. Вслед за ним скакали еще четыре коня: черный, белый, гнедой и серый. Огненные искры снопами сыпались из их грив и хвостов, пламенным следом отмечая их путь, удары их копыт разрушали серую облачную гору, и тучи разлетались по сторонам, как валуны под лавиной. Отзвуки грома отвечали их шагам где-то за краем небес.

Черная туча внизу под горой зашевелилась, словно внутри нее забегал ветер. Теперь уже в густой темноте можно было различить не просто завихрения облаков, а сначала неясные, потом все более четкие фигуры. Великаны с длинными руками, с густыми бородами, вставали плотной стеной у подножия горы; задрав головы, они ждали небесных коней, втягивали головы в плечи, поднимали дубины и черные камни, готовясь метнуть их.

Красный конь первым достиг подножия горы. При его ударе о землю взметнулась высокая вспышка пламени, а когда огонь опал, на месте коня стоял Громобой. Это был несомненно он, и в то же время он стал другим – в нем проснулся бог, и сила божества изливалась из каждой его черты. Лицо его пылало гневом, брови казались чернее и гуще, глаза сверкали. Он шагнул навстречу первому великану; тот вскинул свою дубину, Громобой в ответ взмахнул пустой рукой – и раздался далекий, слабый громовой удар. Велет пошатнулся, как будто звук этого далекого удара качнул землю под его ногами, но устоял и не выпустил своей дубины. Черно-синий, полутуманный велет возвышался над безоружным Громобоем как гора, и жутко было видеть это!

Изнемогая от ужаса, с болью в сердце от жгучего желания помочь ему, Дарована вдруг вспомнила о мече, что так и лежал со вчерашнего дня возле идола Макоши. Меч вспыхнул перед ее внутренним взором, как будто подал голос, сам напомнил о себе. Она сознавала только одно: меч лежит здесь, когда он нужен Громобою там! Метнувшись назад, больше всего боясь лишний миг выпустить Громобоя из виду, она подскочила к идолу, наклонилась, одной рукой схватила меч за рукоять, а другой за ножны, с усилием оторвала его от земли, под изумленные крики, не слышные ей, донесла до озера и торопливо бросила в воду.

– Возьми! – крикнула она, и меч, уходя под воду, сверкнул ослепительной синей вспышкой, какой горят молнии в грозовых тучах.

И когда вспышка погасла, Дарована снова видела Громобоя, но теперь в руке его был этот самый меч, и сам блеск синей молнии отбросил назад велета. Одним ударом Громобой рассек велета пополам, и тот не упал, а рассеялся в воздухе, пролился на землю струями холодного дождя.

А отдаленный грохот нарастал; где-то за краем неба собиралась гроза. Белые искристые молнии мелькали в темной туче велетова воинства, озаряя их толпу белыми, желтыми, лиловыми жгучими вспышками. Четыре воина с четырех сторон громили зимних великанов, и от каждого взмаха их копий падала молния, раздавался далекий удар грома, и велеты таяли, растекались холодным дождем. Капли дождя текли по лицу Дарованы, но она не замечала холода, не ощущала себя, вся она была там, внизу. Велеты заносили свои тяжелые дубины, метали камни, но их темные орудия разлетались холодными каплями под ударами молний. Велетов оставалось все меньше и меньше, подножие горы все яснело и яснело, и свет из-за горы разливался все ярче и ярче.

И вот под горой остался только один велет, но этот последний был поистине велик и страшен: огромный ростом, он был чуть ли не по пояс самой горе, и его голова с густейшей копной спутанных темных волос вилась тучей возле самого заборола. Дикое лицо, искаженное яростью, кричало широко открытой пастью, и всю вселенную заполнял неистовый рев ветра. Казалось, в этом одном вновь собралась вся сила его погибшего племени: мощные руки с выпирающими мускулами высоко вскинули огромный камень; широко расставленные ноги упирались в землю, как корни дерева, и казалось, никто и никогда не сдвинет эту громаду с места. Громобой шагнул к нему; громовой удар сотряс воздух, молния пала с неба на землю, и Громобой вырос во много раз, сравнялся ростом с велетом, как будто сама молния отдала ему всю свою силу. Широкий замах, удар, синяя вспышка – и темная громада рухнула вниз, мгновенно утратила очертания великаньего тела, растеклась синим туманом, пролилась холодным дождем. Громобой вскинул голову – небо было вровень с его лицом. И там, на небе, за тучами, вдруг распавшимися на две стороны, стало явственно видно лежащее тело. Укутанный в густые зимние облака, скованный ледяными цепями, на краю небес спал Перун, и золотые искры молний тлели в его черной густой бороде.

Ослепленная видом божества, Дарована зажмурилась и отшатнулась. В глазах у нее потемнело, в ушах стоял ровный гул, по коже бегал озноб, изнутри поднимался жар, а каждая жилка в теле вдруг стала маленьким огненным ручьем. Не в силах стоять, Дарована упала на колени, потом завалилась набок, не чувствуя холода мерзлой земли и ощущая только блаженство полного покоя. «Я помогла ему! – стучало у нее в голове, где сейчас не оставалось места ни для каких больше мыслей. – Помогла ему…»

А жрецы и простые глиногорцы зачарованно смотрели в небо, откуда падали им на лица холодные струи дождя, такого неожиданного и небывалого в разгар бесконечной зимы, и ловили ухом слабые отзвуки грома, катавшиеся в вышине за плотной пеленой зимних туч. Гроза не сумела прорваться к земле, но она все же родилась, появилась в этом зимнем мире, и ей не верили люди, которые за долгие месяцы ожидания и отчаяния почти разучились верить…

Откуда-то из-за крыш верхнего города лился ясный золотистый свет, как будто там за стенами жило само солнце. Громобой стоял перед воротами, глядя вверх. На лице его еще сохли капли, мокрые кудри прилипли ко лбу, но дождь прекратился, небо было ясным, только далеко на западе еще виднелась уходящая темная туча. Громобой вытер лоб: после битвы ему было жарко, и он сам ощущал, как волны жара исходят от его тела и согревают воздух, выстуженный велетовым воинством.

В руке у него был меч, и ему вдруг вспомнилось, как он стоял на пустом заснеженном берегу возле дуба, вот так же сжимая в руке этот самый меч и не понимая толком, как он туда попал и что было перед этим. В том дубе были заключены закрытые ворота, как и вот эти, которые он сейчас видел перед собой. Это было так давно, как будто тысячу лет назад… В Буеславовы веки, как говорили в Прямичеве… Но теперь его память была ясна: он помнил и битву с велетами, и Стрибога, и Ладу, и озеро. Он помнил, как оставил этот меч на верхнем берегу Храм-Озера, помнил, как меч нежданно вернулся к нему. И он даже знал, кто дал ему оружие. Среди раскатов далекого грома и дикого посвиста ветров он ясно слышал голос, крикнувший: «Возьми!» Это она помогла ему. Она, та самая, ради которой он пришел сюда, ради которой он пустился в путь с того заснеженного берега… И дорога назад к ней лежит через этот город на горе.