В краю солнца - Тони Парсонс

Старый таец глянул в зеркало заднего вида.

— Со своими им будет лучше, — ответил он и энергично кивнул, словно тут не могло быть никаких сомнений.

Однако меня он не убедил.

— Если бы они хорошо говорили по–английски…

— Ваша жена — добрая женщина, — перебил господин Ботен. — Но девочка слишком взрослая, а мальчик слишком дикий.

Мы отправились на юг, чтобы найти семью Кай и Чатри — вернее, то, что от нее осталось.

Мы проделали путь от одного края острова до другого, и перед нашими глазами проплыл весь Пхукет. Густые леса, в которых вились проселочные дороги, неожиданно сменялись зарослями ананасов и банановыми рощами; повсюду стояли большие храмы и маленькие мечети; бесконечно и однообразно тянулись каучуковые плантации. Иногда мы видели кремовые листы каучука, вывешенные на бамбук для просушки, и все же об истинном предназначении плантаций забыть было очень легко. Остров словно пытался загипнотизировать нас — погрузить в неестественный, опасный сон. Вид высоких тонких деревьев, выстроившихся одинаковыми правильными шеренгами, завораживал. Я то и дело с усилием отрывал взгляд от этих ровных рядов и старался какое–то время на них не смотреть.

Мы въехали под пелену дождя. В кузове Тесс и дети визжали, смеялись и пытались спрятаться под одним сломанным зонтиком. Потом дождевая завеса осталась позади, мы приблизились к самому краю острова, и смех прекратился.

Родственники Кай и Чатри жили в деревне морских цыган на Сирае — крошечном острове у юго–восточного побережья Пхукета. Хотя, на мой взгляд, это был не отдельный остров, а скорее, какой–то жалкий придаток. Мы пересекли небольшой мост и оказались на месте.

Я глянул вниз и увидел под мостом готовые рассыпаться домишки на сваях — убогие хибары у самой кромки грязной воды. Однако тут же стояли прилавки, заваленные фруктами, и вид этого изобилия внушал надежду, что с Кай и Чатри будет все хорошо.

— На острове Сирай две достопримечательности, — сказал господин Ботен. — Чао–лей и обезьяны.

Он посмотрел на меня с лукавой улыбкой, как бы говоря: «Найдите десять отличий», но я не улыбнулся в ответ.

Обезьяны появились сразу же за мостом. Тощие, хитроглазые существа, которые выходили из леса, едва заметив вдали человека. Их были сотни — я даже подумал, что глаза меня обманывают. Две молодые туристки с рюкзаками за спиной кормили их перезрелыми бананами. При виде обезьян Кива и Рори чуть с ума не сошли от восторга. Кай и Чатри вели себя сдержаннее.

— Остановимся посмотреть на обезьян? — предложил господин Ботен, никогда не забывавший о долге радушного хозяина.

Я покачал головой.

— Может быть, на обратном пути. Хочу поскорее отвести Кай и Чатри к родным.

Мы добрались до противоположного края острова и неожиданно увидели внизу деревню. Рядом с берегом покачивались на волнах длиннохвостые лодки — штук двадцать пять–тридцать. Старые, обшарпанные, готовые развалиться на части — не то что лодки рыбаков Най — Янга, которые всегда содержались в образцовом порядке. И никаких признаков самих чао–лей. Пикап медленно въехал в деревню. Еще нигде я не встречал такой нищеты и разрухи.

Сирай пострадал от наводнения не так сильно, как западное побережье Пхукета; здешних жителей подкосила какая–то иная беда, и не верилось, что они когда–нибудь встанут на ноги.

Через деревню, мимо хибарок на сваях, тянулась одна–единственная немощеная дорога. Вспученные деревянные полы, ржавые жестяные крыши, болтающиеся ставни — все в этих хибарках было искорёжено. Да и сама деревня казалась искорёженной. Внутри спали люди. Между домами кое–где бродили дети, но взрослые, похоже, дружно отправились на боковую.

— У чао–лей сон–час, — невесело рассмеялся господин Ботен.

У этих людей не было ничего. В воздухе висело ощущение беспросветной нищеты, от которой нет ни спасения, ни отдыха. Нищета стала неизлечимой болезнью, пожирающей время. Тесс посмотрела на меня и покачала головой.

За чахлыми, облезлыми деревьями виднелся пляж. Я уже успел привыкнуть к золотисто–белому песку Най — Янга и воспринимал его как нечто само собой разумеющееся, однако этот пляж был другим. Повсюду валялись камни, мусор и бутылки из–под кока–колы. На берегу стояли огромные, размером с игровые домики, ловушки для рыбы, при виде которых господин Ботен презрительно фыркнул. Когда мы проезжали мимо, жители начинали ворочаться во сне. У каждого в волосах блестела золотистая прядь.

Господин Ботен остановил машину.

Кай и Чатри взяли свои жалкие маленькие сумки и принялись совещаться. Им нужно было найти дядю, брата пропавшего отца, который вроде бы их ждал. Кива и Рори захотели пойти с ними, и Тесс решила отправиться на поиски вместе. Я не хотел их отпускать, хотя никакой угрозы в воздухе не чувствовалось. Проснувшись, чао–лей только глазели на нас с тупым равнодушием. Тесс на всякий случай обняла Киву и Рори за плечи.

Все, включая господина Ботена, отправились разыскивать дядю, а я пошел немного прогуляться. На Пхукете мы быстро привыкли к зрелищу развалин, но в деревне чао–лей разруха была иного толка. В первые же дни после цунами наш остров начал отстраиваться. Однако чао–лей, казалось, жили в совершенно ином мире, и боевой дух Пхукета давно в них угас.

Когда господин Ботен нашел меня, он сразу понял, что я потрясен до глубины души.

— Наверное, вы ожидали чего–то другого, — сказал старый таец, доставая из кармана самокрутку.

Пока я не увидел деревню чао–лей, мне представлялось, что морские цыгане — свободные как ветер скитальцы, не отягощенные оковами цивилизации. Ну и все в таком духе. Теперь мне самому смешно было вспоминать эту романтическую чушь.

— Я‑то думал, они охотятся в прериях на буйволов, а не отсыпаются в резервации.

Господин Ботен глубоко затянулся и кивнул, как будто мы достигли согласия.

— Мы нашли их родственников, — сказал он, — но есть одна проблема. Жена просит вас прийти.

Проблема заключалась в том, что у дяди и без племянников проблем хватало.

Мы подошли к ветхой хибаре на краю деревни, рядом с которой, бледные и молчаливые, ждали Тесс, Кива и Рори. На них лаяла тощая цепная собака. Тесс крепко прижимала к себе детей, и когда я полез вверх по приставной деревянной лестнице, чтобы попасть в единственное в доме помещение, она посмотрела на меня без улыбки. Внутри было темно; постепенно глаза привыкли к полумраку, и я увидел, что старый дядя стоит на коленях перед расстеленным на полу матрасом. На матрасе лежала пожилая женщина — явно при смерти. Кай и Чатри, прижимая к себе сумки, забились в угол.

Старик раскачивался взад–вперед. Он поднял на меня свои полузакрытые от горя и усталости глаза и тут же снова перевел взгляд на жену. В руке он держал влажную тряпку, которой вытирал ей лоб. Женщина лежала так неподвижно, что на мгновение мне почудилось, будто она уже мертва.