Взывая к мифу - Ролло Мэй

Эта последняя фраза повисает в воздухе, она завершается не точкой, а многоточием. В тишине Ника на мгновение охватывает отчаяние. Он медлит. Есть ли во всем этом смысл? Существует ли какой-то принцип, какая-то мудрость, какая-то идея, которая сможет пролить свет на эту кажущуюся очевидной безнадежность, захватывающую американское сознание? Или мы обречены жить в мире, в котором никто не понимает смысла этой жизни? Ник пытается нащупать миф, который хоть что-то сможет высветить, как человек, который наощупь ищет выключатель, повернув который можно будет «включить сами небеса». Он ищет миф, чтобы смягчить эти непрестанные провалы; миф, который сможет выделить из «вечного возвращения»[122] что-то, что мы – человеческие создания – смогли бы сносить и выдерживать; миф, который сможет привнести смысл и значимость в наше абсурдное существование. Далее Ник добавляет в повествование последнюю строку, точнее, абзац, который играет роль постскриптума:

Так мы и пытаемся плыть вперед, борясь с течением, а оно все сносит и сносит наши суденышки обратно в прошлое.

Миф о Сизифе

Этот миф родился в момент отчаяния, он и нов, и стар, как сам мир; это единственный миф, который полностью соответствует ситуации, кажущейся абсолютно безнадежной. Это миф о Сизифе. Это единственный миф, который совершенно противоположен американской мечте; он отрицает прогресс, не ведет никуда вообще; кажется, что он – о повторении каждый день одного и того же поступка, о постоянном, монотонном, в поте лица своего труде.

Это все так, но только если вынести за скобки одну критически важную деталь. Сизиф все-таки остается способен на одно: он может осознавать каждый миг своей драмы, проистекающей из его конфликта с Зевсом, драмы между самим собой и своей судьбой. Это совершенно человеческое отношение к происходящему делает его реакцию на это происходящее кардинально отличной от мрака темной ночи на горе, по которой он катит свой камень.

Будучи наказанным Зевсом за обман богов, Сизиф так описывается Гомером:

В самом деле, Гомер говорит нам, что «бедный Сизиф» мог слышать «чарующие звуки, услаждавшие его слух», которые лились из флейты Орфея, игравшего на ней в царстве Плутона[124]. Иногда миф о Сизифе интерпретируется как отражение движения по небу солнца, которое каждый день поднимается вверх, достигая своей высшей точки, а затем обязательно скатывается вниз. Нет ничего более важного для человеческой жизни, чем это движение солнца по кругу.

Из грустных размышлений о судьбе Гэтсби вытекает монотонное однообразие, которое все человеческие существа должны выдерживать в своих жизнях, из размышлений, которые эра джаза – с ее пьянками, танцами на вечеринках и бесконечным состоянием возбуждения – пыталась отбросить и игнорировать. На самом деле, мы сталкиваемся с монотонностью и однообразием во всем, что мы делаем. С каждым вдохом мы вдыхаем и выдыхаем воздух, и эта непрерывная последовательность, проходящая через каждый момент нашей жизни, является ярчайшим из возможных примеров неизбежной монотонности в нашей жизни. В буддизме и йоге существуют практики религиозной медитации и другие пути достижения высот психологического экстаза, отталкивающиеся от непрерывности процесса дыхания.

Сизиф – это творческая личность, которая пытается преодолеть даже смерть. Он никогда не сдается и всегда сохраняет приверженность сотворению какой-то лучшей жизни. Он является ролевой моделью героя, который пытается «пробить стену лбом», несмотря на всю безнадежность этих попыток и отчаянность положения. Без такой способности противостоять отчаянию у нас никогда бы не было ни Бетховена, ни Рембрандта, ни Микеланджело, ни Данте, ни Гете, ни множества других великих имен в истории культуры.

То, что Сизиф остается способным осознавать самого себя и происходящее вокруг него, – отличительная черта сущности человека. Сизиф – это думающая тростинка, обладающая разумом, способным ставить цели, познавать экстаз и боль, отличать монотонность от отчаяния, а также встраивать однообразие (то пресловутое вкатывание камня на вершину горы) в замысел своего бунта – поступок, за который он и осужден. Нам неизвестны мечтания Сизифа, его размышления в моменты, когда он делает свое дело, но мы знаем, что каждое его действие может опять оказаться актом восстания против богов конформизма, но точно так же оно может быть и актом раскаяния. Таково наше воображение, таковы человеческие цели и вера, которые мы сами в себе выстраиваем. У Сизифа есть свое место в ряду героев, которые бросили вызов несовершенным богам ради богов великих, – это показательный и вдохновляющий ряд, в котором стоят и Прометей, и Адам, и – надо надеяться – многие наши собственные мифологические герои и боги. Из этой вечной способности видеть свои цели, как Сизиф видит свою, рождаются смелость и стремление прорваться на другую сторону горы, вырваться из монотонности нашей повседневной действительности.

Более того, возможно, что Сизиф замечал во время своих восхождений небольшой клочок розового облака, предвещающего рассвет, или ощущал приятное дуновение ветерка, освежавшего его грудь, когда он несся вниз по склону за своим камнем, или даже вспоминал какие-то поэтические строчки, над которыми мог бы размышлять. Действительно, он должен был думать о каком-то другом мифе, который бы придал смысл миру и существованию, в противном случае они оставались бессмысленными. В случае Сизифа это все возможно; и даже если представить себе, что он оказался на месте Гэтсби, он мог бы понимать, что хотя прошлое нельзя прожить еще раз, но с каждым своим шагом он оставляет это прошлое позади. Такие способности человеческого воображения являются отличительным и парадоксальным элементом нашего проклятия и нашего просветления.

Для того чтобы придать некий баланс, вдохнуть диалектику в нас как отдельных личностей, так же как и во всю Америку, миф о Сизифе следует воспринимать в неотделимой связи с тем символическим «зеленым светом». Это защита от появления у нас недопустимого высокомерия «избранности», которая также делает совершенно очевидным то, что Горацио Элджер заводит нас в никуда. Сизиф уравновешивает миф о земле обетованной: он заставляет нас остановиться в порыве к новым рубежам нашей прекрасной Америки и хорошенько поразмышлять о наших намерениях, нашем предназначении, прояснить наши цели.