Тяготению вопреки - Гэри Гибсон

Уши заполнились треском помех, сознание скользнуло в пустоту, похожую на преддверие ада

- Слышите меня? - спросил Зирацки в наушниках. - Отвечайте.

- Я… да.

Губы и язык онемели и ощущались как чужие. Хаотичные световые пятна танцевали перед глазами в темноте.

- Кендрик, говорите с другими.

С другими? Ноон же один, потерян в темноте, мертв… да, конечно, мертв. Он плыл… где-то. И это где-то принадлежало только ему - и никому больше.

Нет. Есть еще другие. Прямо здесь. Он их слышал возле себя, их голоса в хаотичном неумолчном гуле электронов, бегущих сквозь нити накала электрических ламп в комнате. Он слышал все, даже едва заметную пульсацию энергии в лазерных приделах автоматов у стоящих рядом охранников.

Краем сознания он ещеслышал, что Зирацки о чем-то его спрашивает, и он сам отвечает. Но даже под угрозой смерти он не смог бы ответить, что именно он говорит, не мог бы даже предположить, если ли рифма или смысл в словах, льющихся из потерявшего чувствительность рта.

Вскоре чужие голоса стали слышны отчетливей: далекий и нечеткий - Мак-Кована, резкий, но неразборчивый - Бадди, поток образов гражданской войны, полетов в рискованных зонах обстрела, сбитый вертолет, бегство пешком но окраинам какого-то мексиканского города - Роберт.

Он ощущал, как тело его извивается на койке, мышцы заполнялись далекой болью… он их видел, видел Светлых, льющихся через их общую пустоту, наполняющих его разум явлениями другого мира.

Теперь за приглушенным шипением наушников он уже слышал крики своих товарищей. Чьи-то руки грубо схватили его, сорвали очки, закрывавшие глаза.

Теперь он видел остальных пациентов. Между ними четырьмя змеились соединяющие их провода. У Бадди шла изо рта пена, Мак-Кован бился в припадке.

А в самом сердце этой суматохи, как спокойный глаз в центре урагана, лежал Роберт с лицом умиротворенным, как у Будды.

На следующий день Роберт совершил невозможное. Он сбежал.

Их четверых снова поволокли - на этот раз в привычное уже Семнадцатое. Пока Кендрик всю ночь лежал в ступоре, Роберт как-то сумел ослабить свои ремни. Никто ничего не видел и не слышал, камеры и микрофоны, которыми начинено было отделение, ничего не записали, кроме помех. И даже охранник ничего не видел - его заменили в течение нескольких часов.

Трое новых -все тяжело вооруженные - стали сменять друг друга в отделении круглосуточно. Матово-черное оружие они держали все время наготове. А койка Роберта оставалась пустой.

Потом начались интенсивные допросы всех обитателей, отделения, которые еще могли общаться. Допросы превратились в череду прямых угроз, некоторые из них были реализованы. Несколько человек исчезли - предположительно, были «переведены» в другие отделения, остальных бросили голодать без пищи и воды, пока кто-нибудь из них не решит открыть, куда девался Роберт.

Тем временем все они менялись. Но были изменения грубые, и были тонкие, куда менее заметные.

Между собой они разговаривали так тихо, что верили - надеялись: их не подслушают и не запишут. Дело было в том, что при всей ненависти Кендрика к тому, что на них на всех навлекли, баланс сил между заключенными и охраной смещался - медленно, но ощутимо.

Бадди сидел на краю койки Кендрика - выражение его лица все еще было испуганным с тех самых пор, как стали возвращаться двигательные навыки. Он сильно похудел, как, впрочем, и все они.

- Так есть у нас хоть малейшая догадка, куда он мог деваться?

Бадди говорил о Роберте, и говорил даже тише шепота, едва заметным выдохом.

- Никто понятия не имеет, даже Зирацки и все прочие. Вот почему столько допросов. АРоберт… - Кендрик пожал плечами. - Только что он был, а потом вдруг встал и исчез.

- Вопрос в другом: мы все тоже можем? - Ох, надеюсь.

Бадди оглянулся На охранников, стоящих в дальнем конце отделения.

- Они за нами наблюдают? прошептал он.

- Ну, вроде не похоже, чтобы у ниx ещё какие-то дела были, - буркнул себе поднос Кендрик.

- Роберт все повторял, как он хочет домой. Может, он уже знал, что отсюда выберется. Но куда он девался?

Кендрик глянул в сторону Расчлененки, и Бадди проследил за его взглядом.

- Да, я тоже об этом подумал. Разве что есть какой-то другой путь отсюда, о котором мы не знаем.

- Мы даже не знаем, что за той дверью. Но куда бы он ни делся, а здесь его уже нет.

В эту ночь Кендрику снилось, что он где-то в темноте - нет, более того: там, где нет самого понятия «свет».

Но каким-то образом, пробегая по коридорам, все более сужающимся, он знал, где и какие лежат на пути препятствия. И где-то там лежал путь домой, который был ему обещан.

Он следовал за Робертом, за мальчишкой, бежавшим через лишенную света пустыню, и сердце его было полно невыразимой радости. «Домой! - Слово это гремело в пустоте черепа Роберта. - Домой!»

Кендрик понимал, что видит сон, но он был безмолвным пассажиром мыслей Роберта. И в темноте, их окружающей, возник намек на нечто иное: безмолвное крещендо бледного света, и мудрости, и признания, которые никогда до конца не становились известными.

Нечто красивое, нечто светлое. Нечто огромное, маячащее прямо впереди, зеленеющее обещанием новых и невообразимых свобод без границ и без пределов.

И когда ум Кендрика скользнул к утреннему пробуждению, память об этом сне еще осталась с ним, и когда он наконец проснулся в знакомой обстановке отделения, он не мог с уверенностью сказать, был это сон или явь.

Снова испытания, снова беседы, но больше не возили в хирургию, не было долгих дней восстановления и надежд выжить, когда столь многим досталась долгая и мучительная смерть. Их теперь осталось мало, где-то дюжина из десятков или сотен прошедших за это время через отделение.

А потом впервые за все время с тех пор, как их привели в Лабиринт, заключенные Семнадцатого начали испытывать скуку.

Дни шли за днями, но Кендрик не проводил их в молчаливом созерцании. Он принял решение: не ждать пассивно, пока станет известно, каковы намерения Зирацки в отношении него. Как отсюда убежать - он понятия не имел, но прецедент уже был.

Но время шло, и он думал, представится ли когда-нибудь возможность.

- Они нас не слышат.

- Ты точно знаешь?

Кендрик заметил, что задерживает дыхание.

Мак-Кован сдвинулся на краю койки Кендрика, поднял руку, чтобы дотронуться до собственного носа. Движение пальцев к лицу замедлилось, почти остановилось, и время замедлило свой ход для Кендрика - с его точки зрения. Все вокруг - поры на лице Мак-Кована, даже стук его сердца - внезапно и мощно остановилось.