1794 - Никлас Натт-о-Даг

Кардель достал из кошелька риксдалер. Детский профиль кронпринца повернут в сторону трона, занять который раньше, чем через два года, он не сможет ни при каких условиях. Протянул монету Винге. Тот вопрошающе на него уставился, но даже руки не поднял, чтобы взять монету.

— Вот так… вы теперь знаете, на что я надеюсь, — это раз. А два — мои, так сказать, силовые аргументы закончились. Я просто прошу о помощи. У вас есть возможность разоблачить негодяя, зверски убившего девочку в день ее свадьбы. И еще вот что… пока я с вами рядом, у вас, кроме собственной совести, есть и более, прошу прощения, разумный способ воздержаться от выпивки. Деньги есть и еще. Половина ваша. Но… если мои опасения верны, денег этих недостаточно, чтобы компенсировать усилия, которые от нас потребуются. Дорога предстоит долгая, трудная… короче, дорога к цели, про которую мы ни шиша не знаем. Да и опасности, думаю, немалые.

Часы на башне Святой Гертруды пробили третью четверть.

— Скоро десять. Давайте так: если надумаете, в четыре часа встретимся у гребной переправы. Если нет — что ж… этих денег хватит и на дорогу домой, и на выпивку, если вы захотите забыть страдания этой недели. Только запомните: если опять уйдете в запой, никому и никогда вы нужны не будете. На вас махнут рукой и забудут о вашем существовании.

Кардель больше не сказал ни слова. Даже не попрощался. Повернулся и стал быстро спускаться к морю. Дошел до Корабельной набережной и пошел направо, к Слюссену. Солнце било прямо в глаза. Время от времени он зажмуривался и вслушивался в приближающееся с каждым шагом радостное бурление порога. Воды Меларена, которые еще три минуты назад с отвращением крутили мельничные колеса, проскакивали шлюз и с восторгом бросались в объятия соленых балтийских сестер.

Миновав низкое мрачное здание таможни, Кардель уселся на каменной лестнице у самой воды и стал ждать. То и дело причаливали лодки на Корабельный остров.

— Подвинься, а то веслом в жопу въеду! — крикнула ему сидящая на веслах здоровенная тетка и захохотала.

По привычке ответил в том же духе, но ему было не до перепалки — опять проклятая якорная цепь впилась в культю и грызла ее немилосердно. За спиной будто повесили толстое одеяло: он уже слышал многоголосый ропот толпы на набережной. Если вдуматься… бредет сейчас неверной походкой Эмиль Винге по Городу между мостами, а в руках у него не одна судьба, а две. Вернется или нет? После запоя слаб человек… хватит ли воли?

Часы идут, солнце жарит немилосердно и тут он почувствовал, что на него упала тень. Не сразу и неохотно открыл глаза и поднял голову. Рядом стоял Эмиль Винге и все еще дрожащей рукой протягивал ему буханку хлеба с отщипнутным гребешком и несколько шиллингов сдачи.

— Чуть не купил перегонного на весь далер… — сказал он задумчиво.

— И что помешало?

Эмиль ответил не сразу. Долго смотрел на Бекхольмен, туда, где Балтийское море окончательно прощается с Городом между мостами.

— Я приехал в Стокгольм, чтобы найти часы брата. Хотел заложить. Денег на волку хватило бы на всю (оставшуюся жизнь. Но часы оказались в закладе, и если бы я нашел ломбард, получил бы от ростовщика гарантию, передал билет сестре и получил бы от нее деньги. Мне-то что за разница?

— А сейчас? Что изменилось?

— Если я вам помогу… хорошо, я буду вам помогать. При одном условии: вы поможете мне найти Бьюрлинга.

Кардель задумался, нашел глазами камушек на лестнице и злорадно спихнул его в море.

— Бьюрлинга… это часы, что ли? А зачем он вам теперь-то, этот Бьюрлинг?

— Это не простой вопрос… Чтобы быть кратким: если я сделаю для вас то, что мой брат сделать уже не в состоянии, то эти часы… в общем, у меня будет право считать, что я их заслужил. Достаточно вам такого объяснения?

Кардель с облегчением кивнул.

— Даю слово. Вы помогаете мне, я помогаю вам.

Эмиль Винге посмотрел на ослепительную игру солнечных зайчиков в заливе, потер глаза и огляделся, словно видел все вокруг впервые в жизни.

— Кардель… какой у нас нынче год?

— Сделайте одолжение… называйте меня Жан Мишель.

Жан Мишель Кардель… только один человек на земле называл его данным при крещении именем.

Сесил Винге.

Они выбрали самое быстрое и самое дешевое средство передвижения — на грузовых телегах, сзади, среди мешков и ящиков. Чем быстрее доставишь груз, тем больше получишь: поэтому для владельцев таких телег не существовало понятий «слишком рано» или «слишком поздно»; они колесили по дорогам страны чуть ли не круглосуточно.

Эмиль Винге беспрерывно вертелся, пытался более или менее удобно пристроить спину к своему кофру и раздраженно отмахивался от зудящей комариной свиты, которая сопровождала их от самого Стокгольма. По сторонам дороги темнел густой нескончаемый лес; редко-редко, там, где крестьяне решались взяться за топор и расчистить непроходимые заросли, видны были луга и небольшие поля ржи.

— Позвольте мне вкратце поведать, как я понимаю нашу задачу, — сказал Винге после продолжительного молчания.

И опять замолчал — видимо, приводил мысли в систему.

— Прежде всего мы должны выяснить самое главное: имело ли место преступление? Можно ли верить рассказу фру Коллинг? Возможно, горе лишило ее способности к здравомыслию и нашептывает бредовые подозрения? Думаю, первым делом надо сделать собственные выводы относительно волчьих стай в Тре Русур.

Карделю тоже досаждала летучая нечисть — он надвинул шляпу на самые брови и то и дело отгонял зудящих над самым ухом кровососов пучком сухих былинок.

— Волки — сказка для младенцев. Волки… где это слыхано, чтобы волки нападали на человека? Летом, когда в лесу другой жратвы от пуза? Я еще могу понять — в феврале-марте. К концу зимы они от голода забывают про всякую осторожность.

— Вот видите. Но… волки или не волки… поскольку убийство имело место, следует определить, в лесу ли оно произошло или где-то еще. Осмотреть окрестности…

— До этого я и сам догадался.

Природа не поскупилась, вытащила из своих сундуков самый роскошный летний наряд, какой только можно вообразить. Решила, наконец, вознаградить людей за страдания, принесенные минувшей, на редкость лютой зимой. А иссушающая жара, видимо, осталась уделом одного Стокгольма. Сочно желтели огражденные частоколом поля, обещая богатый урожай, — впервые за несколько лет.

Но для многих милостивые дары опоздали. Сверкающие росой листья на деревьях, изобилие полевых цветов — всего лишь украшение могил. Строго говоря, могилами последнее убежище несчастных назвать трудно. Их останки, до того скрытые коркой льда и жалким слоем земли, лишились последнего укрытия. Об этом свидетельствовали неподвижно висящие тут и там созвездия металлически-синих мух. Копать достойную могилу в промерзшей земле у изможденной родни не было сил.