Расколотый разум - Элис Лаплант

Я спросила ее об этом. Я помню тот день, когда была сделана фотография. Она заскочила поздороваться, ждала в гостиной, пока я ее позову. Я заставила ее подождать.

– Ты имеешь отношение к отставке мистера Стивена? – спросила я.

К моему удивлению, ей стало неуютно. И это было необычно. Она ответила спустя какое-то время.

– Ты веришь в то, что я на такое способна? – наконец спросила она.

– Это не ответ.

Еще одна пауза.

– Не думаю, что я отвечу. Кроме того, кто бы ни скопировал порнографию на тот компьютер, он нарушил закон. Я за это отвечать не собираюсь. – Она было улыбнулась. – Что ты делаешь?

– Достаю фотоаппарат.

– Зачем?

– Чтобы запечатлеть вот это выражение твоего лица.

– И опять-таки зачем?

– Оно необычное. Я такого раньше не видела. Вот так. Готово.

– Не уверена, что мне это нравится.

– Не уверена, что мне не плевать. А теперь, если ты не против, я вернусь к своей бумажной работе.

И я захлопнула дверь у нее перед носом – на это я еще никогда не решалась. Насколько я помню, мы это так и оставили. Мы никогда не возвращались к этому вопросу, как обычно и случалось. Но перемена была такой серьезной, что я напечатала фотографию и вложила ее в альбом. Обвинение против Аманды. И я бы добавила: Дженнифер ликует. На этот раз.

* * *

Дюбуффе. Горький. Раушенберг. Наши эклектичные взгляды на искусство поражали окружающих. Но мы с Джеймсом всегда понимали друг друга с полуслова. Мы смотрели на репродукцию или литографию и без слов сговаривались – она должна быть нашей.

Это была страсть, которая росла с нашим благосостоянием, стала навязчивой привычкой. И иногда нас настигала боль ломки. Так было со «Свадьбой» Шагала, которую мы увидели в парижской галерее. Любовь и смерть, любовь и религия. Наши любимые сюжеты. Мы говорили о ней годами, мне она даже снилась. Во сне я стала невестой в курином брюхе, меня манили мелодии, которые играл летающий дудочник, я скользила в восхитительном темно-синем и насыщенно-красном мире. Он был так далеко, но мы, как избалованные дети, тянули к нему руки.

* * *

Разумеется, Питер и Аманда пытались зачать дитя. Я считала, что ни одна яйцеклетка не сможет удержаться в столь неприступной утробе. Потому она во всем была непреклонна. «Упрямая старая карга», – сказали соседи на какой-то вечеринке. «Породистая сука», – отозвалась Аманда. Но не всегда. Нет. Она по-другому относилась к Фионе. Она всерьез воспринимала свою роль крестной. Пусть это и началось с шутки.

Фиона не была крещеной, мы, те еще безбожники, не собирались этого делать. Но в день, когда я принесла ее домой и Аманда с Питером пришли к нам с бутылкой шампанского, я объявила, что мне хотелось бы, чтобы Аманда стала крестной.

– Феей-крестной? – съязвил Питер.

Я опустила пальцы в бокал и брызнула немного шампанского на сморщенный красный лоб Фионы. Она проснулась, раздался жалкий всхлип.

Аманду застало врасплох такое развитие событий.

– А что, если мой дар обернется проклятием? – Она притворялась. – В шестнадцатый день рождения она уколет пальчик…

Мы рассмеялись.

– Нет, благослови ее по-настоящему, – настоял Джеймс.

– Что ж… – Аманда откашлялась. Напустила торжественности, к нашему удивлению. Она частенько была серьезной, а вот торжественной – никогда.

– Фиона Сара Уайт Макленнан. Ты унаследуешь множество сильных черт у обеих своих матерей. И у твоей матери по рождению, – она подняла бокал за меня, – и у крестной. Тут она выпила за себя. И что бы ни случилось, мы обе будем любить тебя и поддерживать. Ничто, кроме смерти, не сможет разлучить нас. Никогда не забывай об этом.

Ее очередь брызгать шампанским на Фиону.

И вот настает один из этих моментов. Сдвиг в восприятии, голова закружилась, пришло осознание. И тут я понимаю. Что переживает Фиона. Аманды уже нет. Я ускользаю. Каждый день – маленькая смерть. Фионе трех дней от роду сказали, что она никогда не будет одна, что она всегда будет помнить это. Чем не проклятие?

* * *

Рыжая женщина садится напротив меня. Она говорит, что знает меня. Ее лицо мне знакомо. Но не имя. Она произносит его, но оно ускользает.

– Как ты? – спрашивает она.

– Ну, я немногим говорю это, но моя память становится только хуже.

– Правда? Это ужасно.

– Да, и в самом деле.

– А мне вот интересно, что ты помнишь обо мне?

Я смотрю на нее. Понимаю, что я должна ее знать. Но тут что-то не так.

– Я Магдалена. Я сменила цвет волос. Мне так захотелось. Но это все еще я. – Она дергает себя за волосы. – Теперь ты вспоминаешь?

Я пытаюсь. Я пристально гляжу на ее лицо. У нее карие глаза. Она молодая. Или молодящаяся. Уже не детородного возраста, но и не такая старая, как я. Грустное лицо. Я качаю головой.

– Хорошо, – говорит она.

Это меня удивляет. Приятно. Большинство расстраиваются или злятся. Обижаются.

– Мне нужны уши. Я хочу кое-что рассказать, но я хочу, чтобы потом это исчезло. Что-то вроде исповеди. Но я не хочу, чтобы кто-то это помнил, даже если он поклялся хранить тайну. И мне не нужна обычная исповедь, чтобы покаяться, потому что это уже не по мне. Никто так не страдал из-за этого, как я. И мне даже не нужно будет просить тебя никому не рассказывать. В этом-то и вся прелесть.

Я не возражаю. Сегодня тяжелый сонный день. Дети в школе. У меня нет в расписании операций. Я киваю ей.

Она делает глубокий вдох.

– Я продавала наркотики. Детям. Я брала внуков на площадку возле школы. Я продавала всякое. Траву, конечно же. А еще экстази, спиды и даже кислоту. – Она замолкает и смотрит на меня. – Ты не шокирована. Это хорошее начало.

Она продолжает:

– А потом, однажды, одна из моих внучек забралась в мою заначку. Проглотила немного ЛСД. Ей было всего три. Три! Я не знала, что делать. Я не могла отвезти ее в больницу. И не повезла. Я просто сидела с ней в темной комнате и держала ее за руку, пока она кричала. Кричала и кричала. Много часов подряд.

Рыжая женщина закрывает лицо ладонями. Я спокойна. Я это выслушаю.

– Она немного успокоилась, когда моя дочь приехала за ней, но этого было недостаточно. Та уже что-то подозревала. Она знала, что я употребляла. Она знала, что у меня еще остались друзья в той компании. И что это был конец. Она не пошла мне навстречу. Хотела, но не пошла. Она сказала, что мне нужна помощь, мне нужно избавиться от этого, тогда она на меня не заявит. Но также она со мной и не заговорит. Так я и сделала. Пошла в клинику. Но, несмотря на это, все равно потеряла свою семью.