Дарители. Книга 5. Сердце бури - Екатерина Соболь

Хью дернул рукой, и от стены дома с сухим деревянным треском оторвалась оконная створка. Генри не побежал, потому что бежать было некуда. Он боролся, честное слово, но есть же всему предел, – и он даже не двинулся, когда створка со свистом рассекла воздух, треснула его по затылку, и все потемнело.

Генри кое-как поднял веки и уставился в странно знакомый потолок. Определенно не королевский дворец: простые, низко нависшие деревянные балки. Ощущение от кровати тоже было знакомое: жесткий тонкий матрас, набитый чем-то комковатым и свалявшимся. Генри медленно поднял руку, надавил на грудь, ощупал голову, шею, бедро. Нигде не единой ранки, даже шрамов нет.

«Наверное, Эдвард вылечил, – сонно подумал он. – Или кошки».

Генри повернул голову и сразу понял, что ошибся: в кресле, сгорбившись и обхватив лоб одной рукой, сидел Хью.

– Я думал, меня развлечет твоя смерть, но ты, козел, и тут меня подвел, – отрывисто сказал он, глядя на Генри. – Валялся там с разбитой головой, а весело не было, пришлось милостиво тебя спасти. Кстати, твое сердце продолжало биться: еле-еле, но все равно. Все-таки разрушитель такой силы – фантастически живучая тварь. Я мог бы добить, но… – Он сжал голову второй рукой. – Жизнь полна парадоксов.

– Чего? – прохрипел Генри.

Хью наморщил свой идеальный лоб, но в этой гримасе не было настоящей злости – так, досада.

– Противоречий. Поверь, я теперь знаю и более интересные слова: прочел словарь от «А» до «Р», жаль, от других букв ты отвлек. Знаешь, что такое словарь?

– Книжка со словами? – предположил Генри, завороженный тем, что Хью теперь выглядел куда больше похожим на человека, чем во время их последней встречи.

– Время теперь такое странное: то идет еле-еле, то скачет. Не понимаю, как с ним управляться. – Хью снова потер висок медленным, тяжелым движением человека, у которого смертельно болит голова. – О чем это я? А, книжка со словами. Все тянется одно за другим: я стал умным и понял, что ничего не понимаю в том, как все устроено. Пришлось обокрасть вашу библиотеку. Кстати, его златовласое высочество был прав: книга о сочетании цветов оказалась увлекательной.

Генри приподнялся на локте, стараясь не думать о том, как безумно вести подобный разговор с человеком, который только что утыкал тебя стрелами, а потом пытался добить оконной рамой. Хью был в красивой темно-серой куртке с отворотами, под ней виднелась бледно-желтая рубашка, из нагрудного кармана торчал ярко-желтый платок: похоже, Хью всерьез воспринял всю ту чушь насчет собственного цвета, которую наплел ему Эдвард.

Взгляд Хью постоянно возвращался в одну и ту же точку, и Генри тоже туда посмотрел. Над камином висели часы с подвесными гирями, но ни гири, ни стрелки не двигались.

– Если ты вылечил мои раны, почему не можешь голову себе вылечить? – спросил Генри.

Как ни странно, Хью засмеялся, коротко и не особо весело, но это само по себе впечатляло: Генри ни разу не слышал от него ничего подобного, если, конечно, не считать за смех злобный оскал, шипение и угрожающие ухмылки.

– Это многозначное выражение, – ответил Хью. – Имеешь в виду «прекратить головную боль» или «перестать быть сумасшедшим»? Боюсь, проблемы будут по обоим пунктам.

Генри упал обратно на матрас. Страха не было – хотел бы Хью его убить, давно убил бы, – но он определенно не успевал за скоростью развития событий. Теперь перед глазами у него снова оказался бревенчатый потолок, и внезапно Генри этот потолок узнал.

– Да ты издеваешься, – пробормотал он. – Серьезно? Вот тут твое тайное убежище? Ты же мог себе любой дворец сделать, зачем тебе наш с отцом дом?

– Хотел быть тобой, – вяло огрызнулся Хью. – Оказаться на твоем месте.

Генри попытался засмеяться, но получился только кашель. Это каким же идиотом надо быть, чтобы мечтать о его месте.

– После рокировки этого дома даже не существует, мы ведь с Освальдом никогда тут не жили, – хрипло сказал Генри.

– Я вообще-то всесильный, – огрызнулся Хью. – Пожелал вернуть ваш дом – и вот он.

Генри с усилием сел и осмотрел с детства знакомую комнату. Хью завалил ее кучей барахла: книгами, сумками, какими-то золотыми штуковинами. Во всем этом беспорядке была своя безумная логика, но у Генри никак не получалось ее ухватить, особенно при таком скупом свете: бледно-синее вечернее небо за окном, ни солнца, ни луны.

– Слушай… – начал Генри, но никаких более дипломатичных выражений не нашел и сказал прямо: – Отдай силу. Достань ее из себя, мы уберем ее за Предел, и все это закончится. Я серьезно. Плюнь уже на свое проклятое самолюбие и сделай это, иначе нам всем крышка.

Хью качнул головой, не глядя на него.

– Нам уже крышка, – глухо сказал он и на секунду прижал пальцы к закрытым векам. – Я не могу ее достать. Пытался. Может, в самом начале еще и смог бы, но когда сообразил, что она делает, поздно было. Она в тебя будто вплетается, начинает питаться твоими мыслями, страхами, желаниями, вытаскивает их наружу, а я ни о чем особо добром не мечтал, уж поверь. – Он вяло улыбнулся уголком рта. – Все живое хочет жить, и сила не хочет лежать без дела, не хочет в ящик за Пределом. Все кончено, она не только все вокруг убивает, меня тоже, – вот что я понял, когда поумнел. Думал: сдохну, но хоть тебя с собой прихвачу. Мы все завтра умрем, так или иначе. – Хью потер лицо. – А теперь проваливай, хочу побыть один, меня тошнит на тебя смотреть. Иди на все четыре стороны, к семье, куда угодно, уже все равно. Мы ничего не можем сделать. Я тебя отпускаю – только из себя выводишь, а двух пауков в одной банке не держат. У тебя минута, чтобы покинуть помещение. Вот тебе одежда – от твоей одни лохмотья остались – и вон из моего дома.

– Вообще-то это мой дом.

– Уже нет.

Генри встал и медленно оделся: черная рубашка, куртка и штаны, новые сапоги – все с какого-то крестьянина. Надо уйти, забиться куда-нибудь и понять, что делать. Он пошел к двери, не поворачиваясь к Хью спиной, хотя тот на него больше не смотрел – застыл в кресле, глядя на часы. На лице у него был такой страх, что Генри почувствовал мимолетное удовольствие, – не все же ему других мучить, пусть сам попробует. Генри прошел по знакомому скрипучему коридору и вышел на крыльцо.

Лес был неподвижным и белым, сумерки уже проглотили остатки света, но Генри даже при таком освещении заметил: что-то тут изменилось, слабо, почти незаметно, но…

«Смотри внимательно, Генри, всегда смотри внимательно, – учил Освальд. – Ни от кого не жди помощи, ты всегда можешь сам себе помочь. А если будешь лопухом и тебя задерет зверь, просто помни: будешь умирать один. Впрочем, люди всегда умирают в одиночестве, сколько бы сородичей не было вокруг них».