София. В поисках мудрости и любви - Дэ Нирвакин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И он вспомнил… Да, он вспомнил то забытое чувство, которое все люди неизбежно забывали уже во младенчестве, как только начинали ходить. В точности такое же чувство он испытывал, когда рождался, когда ощущал себя всего лишь ключом, который должен был что-то открыть — открыть огромный мир, целую вселенную со всеми ее испытаниями. Как же он мог забыть то величайшее и таинственнейшее чувство? Как же мог забыть, что все это время был всего лишь ключом, и никогда не переставал им быть? В этом и был весь его дар, дар каждого человека. Дар, благодаря которому внешнее пространство могло становиться внутренним, а внутреннее — внешним…
Не успел он об этом подумать, как узкая щель затянула его внутрь, объяв со всех сторон яркими протуберанцами. Он падал сквозь древнее потухшее солнце, покрытое темными пятнами. Оно прожигало каждую его клетку насквозь, он выгорал изнутри и снаружи, как выгорают дрова в печи. Однако тело дракона не испытывало боль, и, что самое невероятное, оно успевало моментально восстанавливаться по мере своего выгорания! По крайней мере, пока он падал. А затем… затем он вновь оказался в воде. Но вода эта почему-то обожгла его сильнее десяти тысяч протуберанцев! Он испытал такой болевой шок, что тут же лишился сознания.
Он запомнил только, что его подхватила какая-то раскаленная решетка и рассекла его тело на части. Иногда до него доносились какие-то голоса. Они испуганно причитали. Потом один басистый голос стал нараспев читать псалом «Живый в помощи». И это было так необычно, что Евгений собрал всю волю в кулак и чуть приоткрыл веки. Первым делом он увидал свою обгоревшую демоническую руку, запутавшуюся в сетях, которая лежала на мокрых досках вместе с мелкой рыбешкой. Морские волны шумно раскачивали рыбацкую барку, а над ее бортами светили открытые лазурные небеса. Как и предполагал Игнатий, он вынырнул где-то с другой стороны астрала! Несмотря на страшную боль, ему стало так хорошо и спокойно на душе, как еще никогда не было. После озера Коцит он был готов плыть в этой барке весь остаток жизни, прильнувши щекой к этим мокрым доскам.
Но вскоре кто-то нарушил его покой. Обожженное тело стали тыкать и тормошить веслом. Чьи-то сильные руки подхватили рыбацкие сети и бросили его тело на песчаный берег, по которому бегали люди в монашеских одеяниях.
— Истинно говорю вам, сие есмь морской дьявол! — сказал один монах, перекрестившись.
— Морской дьявол, говоришь? А зачем ему крылья, ась? — спросил второй. — Молчи уж, коли не знаешь!
— Не к добру это! Ой, не к добру, — повторял рыбак в монашеской рясе. — Эвона, какой рыбы наловили!
На берег сбегались другие перепуганные насмерть монахи. Они наперебой талдычили про конец света, вспоминая строки из Апокалипсиса. Евгений не мог ничего им сказать, потому что его губы были покрыты запекшейся коростой, которую он не решался разлепить.
— А ну, расступись, — повелел подоспевший иеромонах. — Где ваше чудище морское? А ну… Господи Иисусе!
— Оно живое аль нет? — тихо полюбопытствовал кто-то.
— Сейчас проверим! — басом ответил здоровенный монах, ткнув обгоревшее тело веслом.
От нестерпимой боли Евгений заорал, содрогаясь в конвульсиях всем телом.
— Кажется, живое! Что делать-то с ним будем?
— Предадим огню! Вместе с сетями и лодкой сожжем демона!
— Да подожди ты, тут разобраться нужно, — рассудил священник. — Неслыханное дело, чтобы из Околоземного моря беса выловили!
— Околоземное море? — прохрипел Евгений, едва размыкая губы. — Возможно ли это?
— Дьявол говорит, он говорит по-нашему! — разнесся изумленный шепот среди монахов.
— Отвечай, сатана, откуда ниспал? — спросил иеромонах, наставляя на него нагрудный крест.
— Да не сатана я, а человек. Был я у вас однажды…
— Врешь, лукавый! Где ж это видано, чтобы таких чудищ поганых да в монастырскую обитель впускали? — прервали его окриками монахи.
— Нечего с ним церемониться, — махнул могучей рукой здоровяк. — Тащите дрова, братцы!
— Постой-ка, Олешка, — приостановил его один из братьев. — А помнишь странноприимца из России, который далече переполох в обители нашей устроил? Батюшка Лаврентий с имям встречался, притчи свои сказывал, и я их слушал. Зело чудной малый был на этого дьявола схож.
— Старец Лаврентий рассказывал нам притчу о дереве, которое погубили наследники садовника. Все ветви погубили! Кроме одной, которая осталась ничейной, — напомнил ему Евгений. — Если не верите мне, позовите отца Павла Флоренского. Он узнает меня даже в таком обличье, скажите ему, что это Евгений.
Промеж небесноафонских братьев прокатился ропот. Никто из них не верил, что «сей морской дьявол» говорит правду, называясь человеческим именем, да еще утверждая, что ему сказывал притчи сам настоятель Святогорского монастыря схиархимандрит Лаврентий.
— Чего уставились? А ну, живо за братом Павлом Александровичем! И к отцу Лаврентию бегите немедля! Да чан с водой освященною принесите, — распорядился иеромонах. — Мало ли что на уме у этого беса.
— Да не бес я, — устало вздохнул Евгений.
— Вот заладил, не бес да не бес! А кто ты, кажи, такой? Бес, он и есть бес! — притопнул ногой монах-рыбак. — Ишь, крылища отростил! И рога, эвон какие! Тьфу на тебя, тьфу, нечистый! Смотреть даже противно…
Евгений расплылся в добродушной улыбке — этот небесноафонский рыбак, выловивший его из Околоземного моря, совершенно не умел сердиться. Он и ругал его как-то по-старинному, по-доброму. Так беззлобно укорять могли только в исконной светлой Руси, которой больше не было в осточертелых, говоривших на русинглише городах. Но здесь, на небесном острове, сохранилась и та заповедная Русь, и русский дух, и то живое русское слово, которое Евгений так любил. Он лежал на песке и думал, что, наверное, рыбак был-таки прав, и он действительно был бесом — таким же, как все обезличенные люди, принявшие числоимя Зверя. Ему, конечно же, было не место на этой святой земле. Его появление только портило всю благодать здешних красивейших гор, густо заросших кипарисами, и этой чистой лагуны, которую огибали голубые волны.
— Евгений, призрачный друг, ты ли это!?
Рядом на песок рухнул запыхавшийся небесноафонский брат. Он прибежал, даже не сняв с себя суконного фартука, измазанного иконописными красками, темперой с лазурью, источавшими елейный аромат. Мыслитель и священник Павел Александрович Флоренский был очень напуган, но не внешним видом Евгения, а чем-то другим.
— Да я и сам не знаю, я это или не я, — пробубнил Евгений.
— Что же ты, что же ты с собой
